Обречённые на мытарства - страница 6

Кривошеев насупился и промолчал. Карандаш, который он вертел в руках заметно дрожал. Чувствовалось, слова Марка попали в точку. А арестант будто только и ждал представившейся возможности высказаться на полную катушку. Глядя на помрачневшее лицо следователя, он с заметной усмешкой на лице продолжил:

– Ты хочешь уяснить для себя: почему сажают в тюрьмы видных полководцев, именитых врачей, директоров производства? Верно? Но не знаешь, кому задать этот страшный вопрос, поскольку после этого вопроса сам можешь оказаться в одной камере с ними. А наедине со мной можно обсуждать всё, что угодно, не страшась последствий. Я для тебя самая подходящая отдушина, в которой нуждается твоя душа. И только я могу дать тебе правильный ответ.

Наступила небольшая пауза. Марк Ярошенко внимательно всматривался в лицо Кривошеева, пытаясь понять внутреннее состояние собеседника. Но тот продолжал молчать, нервно перекатывая карандаш меж пальцев.

Арестант хмыкнул и спросил, не опасаясь своего вопроса, будто не он сейчас был допрашиваемым, а омрачённый Кривошеев:

– Хочется облегчить душевные терзания, верно? А тут – такой подходящий случай подвернулся! Острожник безопасен – за дверями конвой, делай с ним, что заблагорассудится, спрашивай о чём угодно – никто не заподозрит твоих истинных устремлений. Можно и побить в конце беседы для маскировки. Бражников, вон, успел уже отвести душу.

Кривошеев, шумно сопя, дослушал арестованного до конца, не перебивая. В конце монолога арестанта его лицо налилось кровью, на шее вздулась вена и шевелилась, будто живая, брови взлетели высоко вверх. Сдерживая себя усилием воли, чтобы не запустить в лицо арестованного чернильницу, ухватившись за край стола, он со злостью выдохнул:

– Ты перешёл всякие границы, чёрт возьми! Что ты городишь, контра? Хотя, – Кривошеев достал из кармана платок, вытер вспотевший лоб, – такое поведение мне знакомо. Это обычная реакция любого преступника, когда его загоняют в угол, – шипеть в бессилии или выкрикивать оскорбления. Это животный инстинкт. Собака тоже рычит и скалится, когда предчувствует свою погибель.

– Я не преступник и не собака, да и умирать пока не собираюсь, -вставил Марк Ярошенко с полным спокойствием. – Говорю то, о чём не осмелится сказать тебе ни один человек, даже из самого близкого окружения. Злобствуя сейчас, ты внутренне рад тому, что услышал от меня.

– Всё, о чём ты тут сейчас мелешь, будет занесено мною в протокол допроса, – нервно заявил Кривошеев.

– Ты не сделаешь этого, – убеждённо сказал Марк и победоносно усмехнулся.

– Почему? – Кривошеев с удивлением глянул на арестованного.

– Ложный протокол я не подпишу, а составлять правдивый не в твоих интересах – самого могут заподозрить в инакомыслии.

– Ну, ладно, ладно, не шебаршись, – поспешно выговорил Кривошеев каким-то деревянным голосом, и в этом тоне, в этой внезапной суетливости Ярошенко почувствовал, что разговор ещё не окончен.

– Что ещё тебя интересует? – спросил он сухо, облизнув пересохшие губы. Кривошеев заметил это движение, взял графин, налил в стакан воды и придвинул к арестованному. Марк взял его двум руками, выпил.

– Хочу услышать правду, Марк Сидорович, и только правду, – сказал Кривошеев, растягивая слова. Затем встал из-за стола, прошёлся по кабинету. Остановившись против арестованного, пояснил:

– Какая сила толкает тебя в церковь, о чём ты думаешь, когда направляешься туда? Кто твои друзья, какие разговоры ведутся у вас по вечерам, что обсуждаете? Иначе говоря, хочу знать: чем ты живешь, и чем живут твои знакомые, твои земляки. В вашем бараке, насколько мне известно, есть ещё несколько семей, высланных из Украины. Вот и расскажи мне обо всех подробнее. А я уж сделаю нужные выводы, – Кривошеев сощурил глаза, – причём, правильные выводы. Надеюсь, ты понимаешь меня?

– Что тут непонятного? – усмехнулся Марк. – Предлагаешь поработать дятлом и настучать на соседа.

– Ну, зачем же так? Просто представишь следствию объективную информацию, только и всего. – Кривошеев сцепил руки на затылке, подержал так несколько секунд, затем, высвободив ладони, потёр ими виски и шею. – Фамилии можешь не называть, – дополнил он неожиданно, – я не настаиваю.