Обрученный с удачей - страница 4

— Но... почему? — только и смог спросить Блейк. — Только из-за того, что я моряк? Но ведь и муж твоей матушки, и твой отец...

— Именно поэтому, — сообщила Джемма, смахнув слезу. — Мой отец... они с мамой очень любили друг друга. Мама бывала так счастлива, когда отец возвращался из плавания! Но однажды он не вернулся... Я до сих пор помню, как она разозлилась, когда я сказала, что ты — тоже капитан...

— Разозлилась?! Но почему?

— Мама говорила, что не хочет мне такой судьбы, и ещё... прости, что у вас, мореходов, в каждом порту по женщине и вам невозможно доверять.

— Значит, — проговорил Блейк, — больше всего она боится, что тебя постигнет её участь?

— О, Питер, — всхлипнула Джемма, — но я боюсь того же...

Оставив невесёлые воспоминания, Блейк вышел в тесную, грязную переднюю, скудно освещённую дешёвой свечой. В конце виднелась шаткая лестница, исчезающая в темноте. Спустившись в холл, он надел треуголку и вышел в приветившее его дождиком лондонское утро.

Путь его лежал в Ньюгейтские доки — к хозяевам его нынешнего судна, решившим сделать его капитаном, к людям, которые будут решать, куда ему плыть. Когда-нибудь — может, довольно скоро — будет у него свой корабль, а то и не один, но пока — увы и увы...

Накрапывал дождь, но улица была полна народу. Питер осторожно перешагивал водосточные канавы посреди мощённой кривым булыжником улицы; грязная вода лениво текла среди мусора. Мимо со скрипом прокатила тележка старьёвщика, до отказа забитая старым хламом вроде ломаных табуретов, обтрёпанных кафтанов и мятой лужёной посуды. Точильщик острил ножи, принесённые переминающимися тут же с ноги на ногу и болтающими кумушками. Летели искры; работа не мешала точильщику сладко улыбаться ближайшей к нему молодухе в розовом чепце. Проезжали кареты, грохотали ломовые телеги. Время от времени, покачиваясь на руках дюжих ливрейных лакеев, проплывали носилки-портшезы с почтенными дамами или юными мисс внутри. Питеру этот способ передвижения не нравился — в плаваниях на Восток он часто видел, как тащат похожие носилки, тяжко сгибаясь, прикованные к ним за ошейники рабы.

По улицам катилась пёстрая толпа. Бедняки в обтрёпанной одежде соседствовали с солидными господами. Напудренные парики, роскошные шлейфы платьев, которые придерживали негритята в красных фесках, кружевные воротники. Из кофеен выскакивали озабоченные биржевые маклеры и клерки, стряпчие и адвокаты. Настежь открытые лавки предлагали товар со всего света — от русского соболя до кайенского перца.

Нахваливая товар, прошёл продавец сладостей с большим лотком, он прокладывал себе путь через толпу, как корабль среди яликов. На пороге распивочной сидел пьяный старый извозчик с мутным, лишённым и тени мысли взглядом, а над его головой, как топор в руках не менее пьяного палача, раскачивалась окованная железом вывеска питейного заведения.

Через несколько минут Блейк оказался Ньюгейтской улице и остановился возле того самого дома — двухэтажного, каменного, с узкими подслеповатыми окнами и почерневшей черепичной крышей, увенчанной коньком, являвшим собой голову дракона. Окна в доме были старинные, с ромбовидными стёклами, с частым свинцовым переплётом, а в каминных трубах свили гнезда ласточки. Тут и располагалась контора арматорской компании «Бриксвит и Ройтон», контракт на службу у которой он подписал несколько дней назад, причём не видя ни того, ни другого владельца, а при посредничестве стряпчего, мистера Рипли, на коего оные господа почему-то возложили поиск капитана.

Молчаливый привратник с невыразительным лицом, кивнув, что-то пробурчал под нос, когда Блейк назвал себя, и провёл в пахнущую кошками и кислой капустой полутьму. Внутри дома всё носило печать времени: источенные червями дубовые панели на стенах, древние балки и подпорки, которые держали стены и потолки ещё со времён Войны Алой и Белой Розы. Безжизненный и тусклый дневной свет просачивался сквозь матовые стёкла окон и световые люки в потолке, как будто сквозь толщу воды.

За дверью узкого тёмного кабинета Блейка уже ждали. Пожилой, невысокий, но бодрый человек с карими глазами, в синем полукафтане и бриджах цвета перца с солью сидел за старым дубовым столом. Тёмные волосы на голове незнакомца были только кое-где тронуты крапинками седины, а вот бакенбарды его уже почти совсем побелели.