Обскура - страница 18

Судя по взглядам, которые то и дело бросала на Жерара Сибилла, она была того же мнения.

И вот теперь, завершив свою одиссею, Жерар получил должность, о которой прежде не мог даже мечтать: врач-ассистент в частной психиатрической клинике для богатых — таких заведений было уже немало по сравнению с началом века. Итак, отныне ему предстояло иметь дело с клиентурой, являвшейся прямой противоположностью экипажу нормандских моряков-рыболовов.

Клиника доктора Бланша находилась в Пасси, в бывшей усадьбе принцессы Ламбаль, растерзанной парижской толпой во времена Террора. По словам Жерара, Эмиль Бланш правил в своих владениях железной рукой, мгновенно усмиряя любые вспышки буйства у пациентов.

— Доктор Бланш доверил мне мою первую пациентку, — внезапно объявил Жерар со сдержанной гордостью.

Он наконец прервал череду воспоминаний о морской поездке, чтобы вернуться в настоящее — которое, вероятно, должно было послужить фундаментом будущего в его карьере психиатра.

— Первую пациентку? — переспросил Габриэль Корбель со всей любезной внимательностью, на которую был способен, — эта манера внимательно слушать собеседника бывает столь трогательной у некоторых стариков.

Жан взглянул на отца, который за весь вечер произнес всего несколько фраз, полностью захваченный, как и он с Сибиллой, рассказами новоявленного морского волка. Чарующий, бархатный голос Жерара, составляющий такой удивительный контраст с его мощным телосложением, увлек всех троих в неведомые дали, позволив им живо представить самих себя на борту рыболовецкого судна, среди бурных и холодных морских вод у побережья Ньюфаундленда, под порывами ледяного ветра. Но для старика, вся жизнь которого прошла в разноцветной вселенной пигментных красителей, этот рассказ, безусловно, был в прямом смысле слова окрашен особыми красками. Все вокруг виделось ему в тех или иных красках, если окружение вообще могло поддаваться такому восприятию, и он мысленно прикидывал оттенки и нюансы, с помощью которых можно было бы в точности передать это на холсте. А уж океан был великолепной темой для подобных фантазий: как передать его блики, его глубину, его переливы, его мерцание, его тени? И это не говоря уже о его движении, его дыхании, его внутренней жизни, о цвете неба, непрерывно меняющиеся оттенки которого отражаются в волнах… Ответы на подобные вопросы Габриэль Корбель искал вот уже почти пятьдесят лет — и зачастую ему удавалось их находить.

Это постоянное, доходящее до одержимости стремление создавать множественные оттенки красок, чтобы попытаться воспроизвести на полотне мир таким, какой он есть, сблизило его со многими художниками, которые высоко ценили его как собеседника.

Вот уже несколько лет он страдал старческой дрожью в руках. Как многие болезни, она началась почти незаметно. Но сейчас этот высокий худощавый старик с роденовской бородой вынужден был обеими руками держаться за подлокотники кресла, чтобы справиться с постоянной дрожью. Жан относил этот недуг за счет преклонного возраста отца и спрашивал себя, найдет ли когда-нибудь наука более точное объяснение его причин, а заодно и средство исцеления.

Габриэль хорошо знал многих товарищей сына по учебе. Большинство из них были стеснены в средствах, и его магазин красок на набережной Вольтера служил им местом встреч, вместо кафе и ресторанов. Жерар тоже был из таких студентов. В те времена старика еще не мучила дрожь в руках, но он уже много лет был вдовцом. Если не считать своего ремесла, он полностью посвящал себя сыну. Шум, производимый молодыми людьми, их бурный энтузиазм были для него хорошим лекарством от одиночества. По воскресеньям он всегда приглашал нескольких из них на обед, к которому основательно готовился: они обычно приходили голодными как волки. На этих сборищах, всегда проходивших весело и оживленно, Габриэль Корбель, превосходивший ростом многих из молодых гостей, выглядел кем-то вроде патриарха. На закате его дней их присутствие вливало в него живительные силы. Он интересовался всеми их многочисленными проектами. Вот и сейчас он с интересом ждал, что Жерар продолжит свой рассказ.