Обычные суеверия - страница 34

Она указала также своих сообщниц — пятнадцать других женщин, которые тоже отплясывали богомерзкие танцы на шабашах, губили скот, портили погоду и насылали на людей неизлечимые болезни. Судейские чиновники и священник только диву давались: все названные ведьмы были известны в городе своим благочестивым поведением, каждую неделю ходили в церковь и исповедовались, а Марта Штюмер столь щедро раздавала милостыню неимущим, что чуть не довела себя до нищеты.

Воистину козни сатаны не знают равных по изобретательности и коварству!

Вдова Циммерман — уродливая горбатая старуха — жила в покосившейся лачуге у самой городской черты и часто бродила по улицам, стуча клюкой по камням мостовой и бормоча себе по нос что-то непонятное. Седые космы развевались на ветру, голова мелко тряслась на тонкой шее, а прохожие поспешно отводили глаза и спешили творили крестное знамение, дабы уберечься от сглаза. На допросе вдова то хохотала, то скулила от боли, словно побитая собака.

Сколько ни пытали старуху, палачам так и не удалось добиться признания. Да что там признание — она и слова не могла произнести по-человечески. Не иначе как сам дьявол проник в ее тело, дабы затворить уста изнутри, решили судьи и отступились.

В протоколе записали: «Ведьма кивнула головой, что следует понимать как признание своей вины», и этого оказалось вполне достаточно для смертного приговора.

Обеих сожгли на костре на площади перед ратушей. Маргарета не могла идти сама — в застенке на нее дважды надевали «испанский сапог». Палач привязал женщину к столбу, и когда поленница уже загорелась и дым стал подниматься к небу, ведьма, собравшись с силами, крикнула:

— Я невиновна! Я невиновна, как и все другие, кого я оговорила под пытками!

Отец Иоганн Бинсфельд, ученый богослов из Мюнхена, тюремный духовник, в обязанности которого входило принимать последнюю исповедь осужденных, только перекрестился и горестно провозгласил:

— Сие есть последнее усилие сатаны спасти свою ученицу!

А старуха Циммерман все так же трясла головой и щурила глаза, как будто не понимала, где находится. Когда огонь подобрался к ее босым пяткам, она пронзительно закричала, и крик этот ничем не напоминал человеческий. Только бесы могут издавать столь отвратительные звуки. Жалостливые горожанки крестились украдкой — если пламя костра причиняет такие муки, то каково же теперь придется грешной душе в аду, в огне негасимом?

Ведьм постигло заслуженное возмездие, но засуха все продолжалась.

Ни капли дождя не упало на землю за долгие недели, и крестьяне уже отчаялись спасти хотя бы часть урожая. Видно, колдовство и чародейство пустили глубокие корни в славном Аугсбурге и его окрестностях! Стражники волокли в тюрьму все новых и новых подозреваемых. Ведьм водили в цепях по улицам, дабы они указывали своих сообщниц. Судейские чиновники, палачи, тюремные писцы не знали отдыха, трудились от зари до зари и каждый день добивались от арестованных признаний в новых и новых ужасных преступлениях.

А солнце все палило так же безжалостно и сурово, словно сам Бог как верховный инквизитор и судья вознамерился сжечь землю за людские прегрешения.

Тюремный писец Йозеф Шнайдер — вихрастый белобрысый и веснушчатый паренек девятнадцати лет от роду — с тоской следил, как муха бьется о стекло. Он скучал и с нетерпением ждал, когда этот бесконечно длинный день подойдет к концу, можно будет выйти на улицу, выпить кружку пива в харчевне, а потом пойти домой, съесть кусок яблочного пирога, что так замечательно печет его матушка, и, сотворив вечернюю молитву, уснуть сном честного труженика, уставшего за день. Жаль, до вечера еще далеко!

Здесь, в подземных казематах, среди привычной сырости дневная жара почти не ощущалась. Тонкий лучик солнца еле-еле пробивался сквозь зарешеченное оконце под самым потолком. Господа судьи ушли выпить и закусить, а потом, пожалуй, будут играть в карты… Даже палач тихо посапывает в углу, уронив голову на грудь.

Очередной подозреваемый, ученый аптекарь Альбрехт Доденхайм, с самого утра висит на дыбе, подвешенный за одну руку, и угли тихо тлеют в жаровне под его голыми пятками. Дело писца — в точности записывать каждое слово, произнесенное на пытке, дабы не пропало оно втуне, но что же тут записывать, если проклятый колдун упорно молчит? Недаром вон и палач из сил выбился…