Обыкновенные инциденты - страница 33

— И? — прервал я его нетерпеливо.

— Здоровый сибирский дом за забором. Открыла мне калитку и отогнала овчарку баба с татаро-монгольским лицом. Большая и еще молодая. Я спросил: «Здесь живет Иван Сергеевич Рябов?» — «А вы кто будете?» — спросила баба, забросив за спину косу. — «Сын его». В комнате, куда она ушла, заскрипели половицы, и вскоре вышел ко мне в сапогах, в старых армейских брюках-галифе и белой нижней рубахе мой папочка, Иван Сергеевич Рябов. Никаких сомнений, Лимоша, тот же здоровый нос клубнем, те же губищи и рост медвежий. Одно только отличие: у меня лысина уже тогда начиналась, а у старого бандита седой короткий чуб на лоб спадал… — Лешка замолчал, мечтательно улыбаясь.

— Справку он мне дал. Что согласен на мой выезд в Израиль и материальных претензий не имеет. После того как мы выпили три поллитры водки, он вдруг откинулся на спинку стула, подмигнул мне и сказал: «Мать твоя врет, что я ее изнасиловал, Лешка! Это ей перед тобой неудобно. Она сама мне дала. Не могу сказать, что по большой любви, но думаю, что защиты она во мне искала. Я ведь паханом в лагере был. Меня боялись. А если б не со мной, ей бы со всей зоной, может быть, пришлось бы спать. А уж с конвойными так точно. Уж очень она свеженькая и смазливая была… Изнасиловал я ее, ишь ты!.. — Старый бандит хмыкнул. — Еще два года после твоего рождения я ее насиловал. Пока меня не перевели в другой лагерь…»

Лешка помолчал, потом спросил:

— Тебе не кажется, Лимоша, что реальность как матрешка? Одну оболочку случайно догадаешься снять, а под ней другая, под той еще одна и еще одна…

— Я часто думал, что мои родители — не мои родители, — сказал я. — До того я на них не похож. Но документы этого не подтверждают. В свидетельстве о рождении…

— Ха, свидетельство о рождении… — Лешка погладил меня по плечу здоровенной ручищей. — Бумажка. В бумажке что угодно можно написать… Иногда, Лимоша, я жалею, что узнал старого бандита-папашу только перед самым отъездом. Может, был бы я другим человеком. Мы же строим себя согласно нашему представлению о том, кто мы. Я всегда думал о себе, как о Лешке Кранце, сыне евреев-троцкистов, интеллигентной пары, и в друзья, очевидно, подсознательно выбирал таких же интеллигентов-декадентов. И профессию выбрал декадентскую. Темперамент мой и пьянство мое нееврейское меня только и смущали… — Лешка вдруг загреб меня за плечи и притянул к себе: — Эх, Лимоша! Может быть, нам с тобой надо бы по тайге с ружьями бродить, да с девками-монголками спать, а мы тут им Дроссельмейеров, Лимоновых исполняем…

— Может быть, — сказал я. — Мне тоже раз в год кажется, что я не ту судьбу себе выбрал, Лешка. Но уж если взял, нужно ее играть. Нельзя шарахаться от одной к другой. Не то станешь неудачником… А кого твой папаша убил, а, Лешка?

— Кассира, Лимоша, замочил. Денег милиция так и не нашла. Спрятал, наверное, хорошо. При Сталине смертной казни не было, 25 лет получил. Вышел и там же, в Красноярском крае, на поселении остался. Никто, Лимоша, не знает, где человек счастливее и когда. Может, Иван Рябов счастливее Лешки Кранца…

Мы выпили за папашу-бандита и его монголку. Чтоб им было весело в их Сибири. И так как ничего уже с нашими судьбами поделать не могли, вернулись в постель. В тот день он и подарил мне золотые запонки. На память.

Эдуард Лимонов

Они подошли ко мне, когда я уже вывозил тележку за пределы таможенного зала. Двое, по-американски рыхлые и бесформенные. Два тюка с грязной одеждой. Белый и Черный. Черный развернул у меня перед носом бумажник. В таких бумажниках у них всегда бляха или удостоверение.

— US-customs.[28] Пройдите с нами!

Обычный таможенник, черный, худенький паренек, пропустил меня, лишь мельком заглянув в мою сумку.

— Добро пожаловать домой, мэн!

Вот тебе и «Добро пожаловать». Один из чемоданов принадлежал не мне, я даже не знал, что в нем лежит. Друг Димитрий привез мне чемодан прямо в аэропорт. Теперь (у меня сжалось сердце), если в чемодане окажется пакет с героином, что я буду, на хуй, делать? Поди докажи, что это не мой героин! Посадят лет на десять. С моей репутацией антиамериканского писателя с удовольствием посадят, и никогда не выйду… Грязный зал перевернулся несколько раз у меня перед глазами. И, о издевательство! Как приговоренного к казни заставляют выкопать себе могилу, я обязан толкать перед собой тележку.