Обыкновенный день - страница 5
песенном, тревожном непокое.
И тебя за тридевять земель
уведу по клавишам паркета
в область ту, где не бывает лета,
где моих бессонниц карусель.
Где во все границы — ледостав.
Где любовь моя — во все границы.
...Далеко-далеко города
от моей полуночной столицы.
НА ОСТРОВАХ
Солнечно. Сонно.
Медленный вдох
с выдохом леса перемежается.
Перемещается облако в дождь.
К сердцу бережно принимая
лесотень,
светосинь,
начинаю
этот день
под синичью морзянку «тинь-тинь».
Островной государь,
лес уводит лосиной тропой, —
отрывной календарь
над распахнутой чьей-то судьбой.
Отмахнусь ли
от наплыва березовых струй,
как от чистого говора струн
потревоженных гуслей.
И у сосен ростральных,
где глухарь, где добыча легка,
боль свою не истрачу,
как зазря не затрону курка.
Говорун и молчальник,
повстречавшийся мне на пути, —
окаянный маячник,
ты по сердцу меня рассуди:
то ли так одичал я,
то ли стал я к себе же добрей,
то ли это — начало
самой истинной жизни моей.
В ДОЛИНЕ СМЕРТИ[1]
Адским кашлем пушки изошли.
43-й. Бронзовеют лица.
Это страшно — прахом раствориться,
чтоб глаза цветами проросли.
Это зябко — в те цветы глядеть,
как в друзей невозвратимых лица...
Каска проржавевшая.
Надень.
Лютик твой нелеп уже в петлице.
И уже ты старше двадцати,
строже двадцати на 43-й.
И уже тебя мне не спасти
если вдруг ты упадешь, прострелен,
как солдат,
которому была
так необходима каска эта.
А в долине полдень.
Добела
даль крахмалит сопки вешним светом.
Мы молчим с товарищем моим.
А на вербах розовеет завязь.
У бойниц о павших говорим,
о дождях дремучих над Рязанью.
Мы запомним: вербами прошит
дота череп.
Воскресенье, Зоннтаг...
А на запад, выверив по солнцу
азимут,
геологи прошли.
КРЕЧЕТ
И бродяга и ушкуйник
По судьбе и по душе,
У земли живу на первом
Неоглядном этаже.
В государстве полуночном
Неба, сосен и болот.
Благодарствуя за то, что
Писем почта не несет.
И за то, что каждый вечер
Ходит в небе тяжело
Золотой окраски кречет,
Опираясь на крыло.
То он ближе, то далече.
От беды ли? От тоски...
И каким ветрам навстречу—
Два крыла, как две руки.
От какой кручины кружит,
Нежит небо тяжело...
С высотою то ли сдюжит,
То ли выронит крыло?..
***
Нет видимости. Словно бы в кино,
где первозданно барахлит экран,
он вплавь идет, тяжелый, как бревно,
чукотский продолжительный туман.
Из всех небесных и земных прорех,
как сто разлук моих и сто потерь,
по створам ледоносных диких рек
он скрадывает нас, как зверя зверь.
В такую пору не сойти б с ума.
В такую пору разум бередит
чукотский продолжительный туман.
Ты прав, полярный старый следопыт,—
присутствует оптический обман
над постоянством вечной мерзлоты...
Дочитан приключенческий роман.
Не радуют унылые цветы.
Шепчу: «Люблю». Безмолвно все вокруг.
Все несоизмеримо — далеко.
Не разомкнуть закоченелых рук.
Прочь не уйти бездумно и легко.
Шепчу: «Люблю». Кручу теодолит.
Что отписать тебе из дальних стран?..
Бывает, крепко душу бередит
чукотский продолжительный туман.
***
И красивы, и огнеопасны
Северных сияний витражи...
— Ты откуда, Машенька?
— Из сказки.
— Так порадуй, сказку расскажи
Хочешь, просто намолчи,
Но до конца все ж,
До того удачного венца,
Где сердца—в сердца
Ладони — настежь,
И выходит счастье на ловца.
Где и птице надобна и зверю
Дружбы неподкупная рука...
Отпускает рыбицу Емеля,
А ведь мог сгубить наверняка.
А ведь мог, по щучьему веленью
Всей царевой завладеть казной.
...Упаду ребенком на колени
Пред нехитрой этой простотой.
Чтоб однажды среди бела дня
Этой сказке на слово поверить,
Птице, травам
И лесному зверю
У людского вечного огня.
ДОБРОТА
Ларисе
Так вышло:
ехал без билета.
Был недалек Полярный круг,
вращалась весело планета...
Но контролер явился вдруг.
Метнулась темень за составом...
В снегу едва приметный след—
за полустанок,
где меж ставен
светлинки в рубленой избе.
О избы северных окраин!
В них доброта от всей Руси,
Вот впущен, вот сижу за чаем,
дорог случайный отпускник.
И мой соседствует ботинок
с бахилом грубым под столом.
И мне хозяин два с полтиной
из-под клеенки достает.
И пламенеющая пава
в патриархальнейшей тиши:
— Счастливо, парень.
И — без паник.
А как доедешь, напиши...
Я в скором ехал.
И мерцала
вдали,
и брезжила едва,
и синим снегом осыпалась —
на счастье—синяя звезда.