Очень опасная игра - страница 12

— Так вы его похоронили?

— Да, сэр. Вы знаете, что лапландцы, убив медведя, совершают особый обряд, обращаясь к отлетающей душе животного с просьбой простить их. Они охотятся ради добычи, пищи и одежды. Естественно, у меня цель иная. И я не испытывал необходимости в каких-то искупительных церемониях. Простите, вы, должно быть, знаете о лапландских обычаях гораздо больше меня, сэр.

Я ничего подобного о лапландцах прежде не слышал. У местных жителей не было необходимости прибегать к моим услугам. Хоумер же, по всей видимости, всего лишь начитался книжек о Лапландии. Но каким образом, черт возьми, можно убедить приятелей в своем клубе, что добыли медведя, если его шкура не лежит у вас в кабинете перед камином? Может, он не придавал этому значения или просто не нуждался в доказательствах? В конце концов я все-таки поверил, что одного-то медведя он точно подстрелил.

Я еще раз огляделся в хижине. На одном из штабелей коробок были аккуратно сложены стопкой футляры из темно-зеленой конской кожи, явно изготовленные на заказ. Здесь они служили их хозяину подставкой для бритвенного прибора. Наверху красовался несессер из темной свиной кожи и футляр с парой так называемых «армейских» расчесок для волос, прозванных так, вероятно, за то, что обладали едва ли не двойным количеством ненужных причиндалов и требовали гораздо больше усилий, чем нормальные. Вопреки укоренившемуся во мне за долгие годы отвращению к любому вынюхиванию и подсматриванию, я приоткрыл крышку несессера. Обычная безопасная бритва стоимостью в три шиллинга, крем для бритья, зубная щетка, помазок с ручкой из слоновой кости, украшенной двумя толстыми серебряными пластинами. Может ли серебро окисляться в воде? Скорее всего нет, раз этот тип пользуется украшенной им кисточкой для бритья.

Я занялся изучением натуры Хоумера по принадлежащим ему вещам. Таким путем можно многое проведать о человеке, если только знать точно, на какие предметы следует обратить внимание. Пока что единственными ориентирами служили Сент-Джеймс-стрит и лесная глушь. Но при более внимательном рассмотрении личность Хоумера оказывалась куда сложнее. У него все было самое превосходное, самое изысканное. И это все, что можно было сказать о его вещах. Они не несли на себе печати личности владельца. Да он и не пытался придать своим вещам некую индивидуальность или личностный характер. Но в то же время он отнюдь не казался эдаким закоренелым холостяком, который лепит свои инициалы на все и вся.

Я вышел наружу. Хоумер разжег печку, и теперь открывал консервы.

— Надеюсь, вы не против трапезы на свежем воздухе, сэр? — спросил он. — Я пользуюсь противомоскитной пастой.

— Я тоже. Здешние комары не являются переносчиками малярии, но кровопийцы отъявленные. Одну вещь вы не упомянули в своем списке, но я ее все-таки привез.

Из кармана брюк я извлек бутылку шотландского виски в форме фляжки. Хоумер улыбнулся и отрицательно покачал головой:

— Боюсь вас огорчить, сэр, но я не пью. Вы же не смущайтесь, если не возражаете, могу предложить вместо стакана консервную банку.

Я пожал плечами и налил себе обычную для ленча дозу.

Хоумер приготовил тушеную солонину, печеные бобы, красный перец, после чего последовали консервированные персики и кофе из кофейника, видимо, уцелевшего во время гибели Помпеи.

Мы ели молча. Я управился первым и, закуривая, судорожно придумывал, о чем бы мне таком заговорить нейтральном, наподобие: «Хорошая погода, верно?», или «Черт побери, как это вам удалось так разбогатеть?» — когда он сказал:

— Вы, кажется, обмолвились, что еще не стреляли из вашего ружья?

— Так точно.

— Полдень — самое время. Не желаете спуститься к озеру попробовать?

— С огромным удовольствием.

Я допил виски. Он сложил чашки и тарелки в парусиновое ведро с водой, снял со стены ружье и патронташ для дробовика. Я взял коробку с пустыми банками, и мы двинулись в путь.

Пока я доставал ружье из «Бивера», Хоумер выбрал плоскую скалу, которая вдавалась в воду.

У меня было несколько собственных патронов, и я их зарядил, прежде чем он успел предложить свои. Хоумер захватил с собой все, что было у него для дробовика. Потом поднял обрубок высохшего дерева.