Очерки Москвы - страница 13

Почему бы не взять примера с народа? Что им выдумано, то большею частию прочно. Староста — и почти что-то вроде древнего шута! Может ли быть более извращен прямой смысл слова и понятия, им выражаемого?

Имея намерение передать только очерк Города, и только со временем войти в более подробное исследование, мы не можем разбирать здесь все обстоятельства рядской жизни, мы только постараемся объяснить ту важность, которую имеет более подробное и откровенное их описание.

В рядах вырастает и образуется большинство московского купечества; здесь же вырабатывается и приказчик — самый близкий и деятельный слуга русской торговли; в них со всех концов России свозятся дети бедных мещанских и упавших купеческих фамилий учиться торговому делу и иметь возможность жить впоследствии трудом… Вот мы и наталкиваемся на образ вырастания, на образ воспитания купца, на методу учения купеческого мальчика. Ставим им в параллель толпы нищих, ежедневно осаждающих амбары и лавки, лиц, большею частию не возбуждающих сострадания, а скорее противное — отвращение и за алым исключением играющих роль потехи для сытого купца в свободное время, — есть где поучиться Делать доброе дело. Несколько экземпляров отъявленных мерзавцев — выгнанных из службы чиновников, военных служак — часто удивляют своим нахальством и грубейшими выходками, часто против общественно-уважаемых людей, нередко их затрагивающих, немалое число пропившихся, возбуждающих искреннее сожаление, пропавших от сумасбродной благотворительности и доводимых дразнением целой толпы едва ли не до припадков сумасшествия — невольно загрубляют деликатность молодого чувства, идя каждое утро к своим мучителям за куском хлеба, который покупают крайнею степенью унижения. Разврат, скрытый, спрятанный, но, кажется, еще более яркий от этого, имеет также в рядах свое место: от лавки к лавке шляются разные богомолки, святоши, иногда монахини, которые нередко бывают предметом самых грязных шуток, молодые девушки, часто почти дети четырнадцати лет, нередко прикрывают продажею пряников, конфект другое, более прибыльное ремесло, большею частию они и падают в соприкосновении с этим миром, многие выходят в люди, многие погибают в этой жизни. Пирожники, ветчинники, рыбники, разносчики всякой всячины, рабочие — надо отдать им справедливость — ведут себя много приличнее, в них живее чувство своего достоинства: нередко приходится слышать такие резкие ответы на обращаемые к ним торгующими шутки, что невольно покраснеешь от того, что они обращены к русскому купцу. Бабы-солдатки, ходящие большею частию с разными плодами, также замечательно огрызаются иногда нередко от целого ряда, над которым шум и гам, как говорится, стоном стоят.

Несчастная страсть подтрунивать, принимающая на свободе громадные размеры, переносится из рядов и в погреба и в трактиры и там вооружает против купечества половых, нередко даже и приказчиков, не говоря уже о мальчиках, на долю которых, на каждого и каждый день, придется пинков и щипков по десятку… Странно видеть все это в наше время, и особенно там, где, по-видимому, царит благочестие, где огромные образа в дорогих окладах, с теплящимися пред ними день и ночь лампадами и несколько раз в год повторяющимися молебнами, кажется, должны быть свидетельством о христианском направлении нравственности… Но обратимся к другим проявлениям городской жизни.

Биржа. Биржа везде — место общественное, предполагающее собрание купечества… В Москве биржа понятие очень обширное, и, как кажется, сколько ни стой она в таком виде и при подобном учреждении, она не привлечет большого сбора торгующих, и долго еще будет ограничиваться небольшой кучкой по большей части иностранцев, лепящейся на лестнице и в снег, и в дождь, и при жгучем красном солнышке… Биржа — не в русском характере и еще более не в характере московского дела, а особенно при таком устройстве, как настоящее… Тут снова приходят на память английские клубы-биржи, но эти параллели требуют довольно подробных сведений, которые мы оставляем до другого времени… Здесь же скажем, что биржа в Москве гораздо обширнее, чем кажется: она собирается во многих местах, почти целый день не редеет толпа на тычке, который для торговцев средней руки, не имеющих права посещать биржу (за что должно быть вносимо каждым ежегодно семь руб. сер.), может почесться истинной биржей. Подрядчики и служащие транспортных контор, извозчики и вообще все занимающиеся извозом чернеют темной тучей на углу против Гостиного двора, а маклера, не имеющие на это формального права, незаконнорожденные, как их называют, помещаются на противоположном углу, рядом с Троицким трактиром. Смешанная куча промышленного люда толчется день-деньской против извозчичьей биржи, там и сям с деловыми людьми мешается особый класс промышленников, зовомых здесь жуликами, разные рядские ширялы, нищие обоих полов и разных видов — смешение весьма разнообразное и вполне демократическое… Не оттого ли пуста постоянно наша Биржа, что она слишком тесна, чтоб вместить всех имеющих до нее нужду, что она слишком аристократична и что не красна ни углами, ни пирогами. Попасть в нее торговцу средней руки трудно: сколько одних неотвеченных поклонов придется на его долю, да кроме того простой русский человек, каково большинство русского купечества, не привык и не любит делать дело всухомятку. В Московской бирже всякому довольно легко заметить немецкий дух и чиновнические формы; они-то, как нам кажется, более всего и виною, что у нас нет настоящей биржи, шумной, говорливой, удобно приноровленной к делу, снабженной всем необходимым… При Бирже состоит биржевой комитет, староста… Что они делают — это загадка: