Один билет до Савангули - страница 10

– Но Вы ведь критикуете Финляндию довольно сильно.

– Любить как душу, трясти как душу. Ну не совсем так. Как ни крути – это был выход для многих людей в то время: надо же было как-то выживать. От шахты, где я работал, один памятный камень остался, как я слышал, что, честно говоря, довольно странно: эстонские власти так любят всё, что связано с Россией, что могли бы обойтись и без камня. Наверное, местные власти самоуправством занимались. Или это такая игра в демократию? Простите.

– А почему шахты закрывались? Не были рентабельны?

– Да. В советское время, как то время ни ругай, думали и о людях. Рентабельное или нет – разницы не было, лишь бы у людей была возможность жить. Когда я уже жил в Финляндии, эстонские шахты работали еле-еле. Посмотрите статистику смертей тех лет! И бандюков не надо – народ сам вымирал. Так что, старались выживать кто как мог. Кстати, насчёт игры в демократию пришло на ум: в центре Хельсинки раньше были рядом с вокзалом прямо напротив парламента складские помещения, построенные до революции. Крепкие основательные здания красного кирпича. Ну они как-то там к русской армии какое-то отношение имели, я точно не знаю, да это и не важно. Просто, какая-то связь с русским периодом правления. Кто-то хотел их снести, а кто-то оставить как памятник архитектуры. Ну, дескать, демократия в деле! И что? Кто-то потихоньку поджёг их, а кто-то допустил этот поджог! От этих складов остался кусок длиной метров двадцать. А на месте этих складов, которые так подходяще и совершенно случайно и вовремя сгорели, построили филармонию, вернее, вкопали в землю, сверху только ничего из себя не представляющая зелёная коробка торчит, а остатки этих то ли казарм, то ли складов торжественно обещали сохранить. Теперь, когда строительная пыль в умах улеглась, потихоньку собираются и их сносить. Кстати, о постройке филармонии на этом месте говорили ещё до пожара. Вот вам финская демократия в действии! Такая, знаете, «тихой сапой»: ну, дескать, мы же сделали всё возможное для сохранения этого мерзкого остатка русскости! этого бельма на глазу перед главным зданием нашей самой-самой честности и самого-самого равноправия!

– Ну, может быть, поджигателей нашли и осудили?

– Да нет, не помню ничего такого. Всё как-то буднично прошло, без шума. Как будто, так и было задумано. Конечно, я не могу утверждать, что было что-то вроде заговора. Но ведь и ни на пустом месте! Это как в своё время русского губернатора в Хельсинки подстрелили. Проснулся господин Шуман утречком и вдруг ни с того ни с сего подумал – не застрелить ли мне нынче господина Бобрикова!? Был заговор, не было… Там ведь демократия – каждый волен думать, что хочет. Убийца? Герой? Может не официально, но в умах – герой. Там вообще главное, что в умах, а не то, что официально… Есть там некая двуличность… или двуликость? Прямо Шива какой-то!.. Вшивый, правда… Хотя, и понятно: между двух огней всё время. И нашим, и вашим. В зависимости от силы и направления ветра…

– …Добрый день! – поздоровался кто-то, только что вошедший, в купе напротив. – Моё место тут где-то.

– Добрый день! – поздоровалась в ответ, уже сидевшая там седая женщина, сняла очки и начала собирать бумаги, которые покрывали столик перед окном.

– Ничего, ничего! Мне это совсем не мешает.

– Ну а что они тут будут разбросаны. Ничего не поставишь. Мы тут разбирались с сыном, а он вышел, – пояснила женщина. – Я тут вспоминаю, а он записывает. Сколько-то и сама записывала… очень приятно… нет я не на этой станции… да, погода сегодня замечательная… и ветра совсем нет…

«И ветра совсем нет… выйти, что ли, подышать, пока стоим?» – подумал Никифор Андреевич, посмотрел на солнечный перрон за окном и пошёл к выходу. Медленно прошёлся по перрону к началу поезда, потом обратно. Пассажиры спешили найти свой вагон. Всё, как обычно. Кто-то всегда спешит. Даже если и не опаздывает. Какие-то вечные женщины во вкусе Кустодиева или, может быть, правильнее – Рубенса? С мужьями, детьми, чемоданами, старушками какими-то. Провожают или сами едут? Не поймёшь! Кричат что-то, машут!.. Боже! Куда же такой букет?! Он же засохнет! «Впрочем, – думал Никифор Андреевич, – может и надо именно так. Ну и что, что засохнет! Что? Лучше не дарить, если знаешь, что засохнет?» Как-то раз Никифор Андреевич был свидетелем: у женщины в самолёте был с собой букет экзотических цветов – с юга летели – так она его прямо на верхнюю полку с чемоданами втиснула! И ведь довезла же как-то! «Да-а! – подумал Никифор Андреевич, – я на такие геройства не способен! То ли кровь не слишком югами избалована, то ли лентяй от природы? То ли все мужики такие? Да даже если и довезёт, всё равно ведь засохнет!» Так Никифор Андреевич прогуливался по перрону, не обременённый ни жёнами, ни детьми, ни чемоданами, ни букетами, просто разглядывая встречных. Напротив его вагона стояла обшарпанная скамейка… ну не обшарпанная! Уж и сказать нельзя! Не обшарпанная! а повидавший уже не один поезд заслуженный – очень-очень заслуженный ветеран лавочно-скамеечного парка! Вот! На ней сидел мужчина в очках и в кепке с кипой бумаг на коленях. Видимо, что-то обдумывал, потому что взгляд его был остановившимся, и глаза смотрели куда-то вдаль прямо сквозь зелёный вагон, стоявший перед ним. «Знакомое состояние, – подумалось Никифору Андреевичу. – Похоже на рукописи». Он присел – до отправления было ещё минут пятнадцать: «Успеем ещё натрястись».