Один Год - страница 4

Пока Ноэль Валлад говорила, Виктория в паузах выдавала как можно меньше информации о себе. Не из какого-то особого недоверия, во всяком случае, не только, а просто по привычке, за которую Луи-Филипп часто ее пилил. Но Виктория так устроена: поскольку с людьми надо разговаривать, она отделывается тем, что задает вопросы. Пока человек отвечает, она отдыхает и готовит следующий вопрос. Она всегда так делает, она считает, что люди этого не замечают.

После отъезда квартирной хозяйки, оставшись во флигеле одна, Виктория стала к нему присматриваться, как к живому существу, не без недоверия, готовая защищаться, — она часто, даже когда ничто не предвещало угрозы, вела себя так с мужчинами, намекая, что угроза возможна, хотя никто ни о чем таком и не думал. Этот взгляд, возможно, сыграл свою роль в том, что до сих пор Виктория не задерживалась подолгу ни на одной работе, и в том, что заключенные на определенный срок контракты не возобновлялись. На самом деле в последние месяцы Виктория рассматривала объявления о приеме на работу весьма уклончиво, и не столько искала подходящего случая, сколько поджидала его, а в смысле средств к существованию рассчитывала скорее не на свои сбережения, лежащие теперь у нее в сумочке, а на Феликса, который до вчерашнего дня обо всем заботился.

Позже она успела подробно осмотреть флигель, открыла пустые шкафы, где стукались друг о друга вешалки, и выдвинула ящики, полные разрозненных вещей: заброшенных альбомов с фотографиями, ключей без ярлычков, висячих замков без ключей, запасных рукояток и дверных ручек, огарков, перекладин от кроватных спинок, часов с отломанной большой стрелкой. На полках громоздились подсвечники без свечей и лампы без шнуров, какие-то не то абажуры, не то шампуры, вазочки под один цветок, расставленные на ажурных кружевных рваных салфеточках. Две экзотические статуэтки свидетельствовали о колониальном прошлом.

В одном из стенных шкафов, среди залежей пыли, Виктория наткнулась на две коробки драже, старые, с выцветшими розовыми и голубыми шнурами, с помпонами и кисточками на концах; в них еще оставались маленькие сахарные шарики, с которых осыпалась серебряная пудра. На стене Виктория поправила покосившийся портрет неизвестного. В ванной оказались облысевшие зубные щетки и мыльные сухари, там гнили старые гигиенические принадлежности, раскисшие и липкие, отвратительные образчики пластмасс первого поколения. Если распахнуть все окна, придется несколько дней ждать, пока все это не то что как следует просохнет, но хотя бы немного выветрится.

Виктория обосновалась быстро: на первом этаже ничего не стала менять, на втором облюбовала себе только одну комнату, выбрала там комод и разложила в нем одежду. Личные вещи — две книжки, плейер, оловянного слоника — пристроила на ночном столике возле кровати. Но деньги припрятала в шкафу в другой комнате, на дне широкого ящика, где лежали сложенные простыни. Жесткие, отсыревшие, как все здесь, эти простыни лежали без употребления уже давно, и по сгибам тянулись желтоватые, серовато-коричневатые полосы.

Из своей комнаты она вынесла всю мебель и прочее; кроме комода и кровати, которую установила напротив окна, сняв с него шторы, оставила только большое зеркало, висевшее на боковой стене. Теперь, когда Виктория приляжет днем, она будет видеть перед собой только прямоугольник неба, похожий на белую, серую, синюю, смотря по погоде, страницу, прочерченную пополам прямой линией, треть которой отделялась от остальных двух третей точечкой шпингалета. Первые дни она будет часто лежать вот так на кровати, иной раз пытаясь, но напрасно, думать о своей жизни, а иногда столь же напрасно силясь о ней не думать. Полновластно царившая вокруг флигеля всеобщая тишина не благоприятствовала этим попыткам.

С одной стороны, площадка для гольфа была довольно многолюдна: там маячили силуэты, застывшие или двигавшиеся рывками, отрабатывавшие приемы. С другой, хоть и виднелся океан, но все же он был слишком далеко, и его не было слышно. Кроме того, из окрестных домов не доносилось ни малейшего звука, хотя, спустя некоторое время, Виктория изредка начала различать легкие шорохи вокруг флигеля. Это были слабые, едва различимые шумы падения или шлепка, разной природы и разного диапазона, приглушенные или полузадушенные, иногда потом повторявшиеся с новой силой: однажды это был звон разбившегося стекла, другой раз — падение большого ящика, короткий скрип, долго взрывавшаяся петарда, один-единственный раз — приглушенный крик. Звуки возникали неожиданно, раз или два на дню, хотя в иные дни — ни разу. В конце концов, это начало настораживать Викторию, поскольку природу звуков ей было не определить. Иногда по два дня кряду ничего не происходило, и она уже совсем было начинала о них забывать, как вдруг один из них внезапно вызывал у нее в памяти всю серию. Хорошо хоть, этого никогда не бывало ночью, и ничто не тревожило ее сна.