Один рё и два бу - страница 14

— Ну, ну, худо ли, хорошо ли, сочини хоть одну строчку, всего пять слогов.

Басе улыбнулся, сложил почтительно руки и сказал:

— Если вам так угодно, не посмею я отказаться. Вот вам одна строчка:

Тут они начали смеяться и кричать, перебивая друг друга:

— Новолуние! Вот дурак! Глупый, как редька!

А староста сказал, поучая:

— Как же ты говоришь «новолуние»? Разве ты не понял, что стихи должны быть о полной луне?

Но другие перебивали его, восклицая:

— Да пусть его! Тем смешней! — И, вскочив со своих мест, столпились вокруг Басе, смеялись и насмехались.

Но он продолжал:

Тут они поняли, что никто из них не сумел бы выразить таким тонким, едва уловимым намеком томление о сияющей красоте луны, долгое ожидание я восторг этой ночи. В восхищении, изумленные, они спросили его имя.

— Мое ничтожное прозвище — Басе, — сказал он.

И все они склонились перед ним до земли, прося прощения и воздавая ему почести, потому что имя Басе известно по всей земле от края и до края: пастуху на крутых горных склонах, рыбаку на пустынном морском побережье — всем.

Один лист закружился, упал с ветки. Второй оторвался, лег рядом с ним. Вдвоем не так печально, не так ли?

Один за другим багровые листья кленов, колеблясь, падают. Все осыпались. Наступила зима.

Токуити проснулся и увидел, что вся комната полна чистым сверкающим светом.

— Первый снег выпал! — закричал он и выбежал в сад.

О-Кику уже стояла там, неподвижная, очарованными глазами смотрела на снег.

Пришел Хироси, прибежала Мицуко. Все стояли, смотрели на снег.

Снег выпал ночью, под утро ветер прогнал тучки, и теперь солнце светило яркое и холодное с большого голубого неба. Снег сверкал, пронзительно белый и прозрачный. От него пахло свежестью — чуть уловимый аромат, нежней и легче запаха цветов.

Внезапно Токуити почувствовал, что у него защипало глаза. Не оттого ли, что снег такой ослепительный? Он протер глаза рукой — это не помогло. Какая-то мутная пелена застилала все вокруг. В воздухе замелькали мохнатые черные хлопья. Снежные хлопья пушистые и белые и тают на ладони. А эти прилипли к коже, и нельзя их стереть. Вдруг О-Кику закашлялась и не могла остановиться.

— Сажа! — удивленно вскрикнула Мицуко, глядя на свои растопыренные пальцы. — Где-то горит!

Все подняли глаза и увидели, что день как будто померк, и ветер несет клубы дыма, и будто серым и едким туманом окутало дом и деревья.

— Горит далеко, — сказал Хироси. — Но пламя, подхлестываемое ветром, может перелететь сразу две-три улицы. Надо приготовиться.

С бледными лицами, но, двигаясь спокойно, все тотчас вернулись в дом. О-Кику сняла со стены и свернула изображение богини красоты и вместе с Мицуко собрала и связала в два больших узла одежду и постели. Хироси тщательно завернул кукол, а свои инструменты завязал в платок и спрятал в рукав. Все это они вынесли из дома и остановились у ворот.

Ветер дует во всех направлениях, как открытый веер, — сказал Хироси. — Неизвестно, откуда придет огонь и куда нам уходить. Сядем и будем спокойно ждать.

— Прошу извинить меня, — сказала О-Кику. — Может случиться, вы ничего не забыли? Что-нибудь очень важное? — И она значительно посмотрела на брата.

— Забыл, забыл! — проговорил Хироси и торопливо вернулся в дом.

Токуити, оглянувшись через плечо, увидел, что он вошел в большую комнату и прямо подошел к нагромождению полок в углу. Здесь он вынул один из ящичков — на нем был изображен цветок ириса. Потом, засунув руку по локоть в образовавшееся отверстие, он вытащил оттуда небольшой, но тяжелый мешочек и опять вставил ящик на место. Но рука у него дрогнула — мешочек упал на пол и зазвенел серебряным звоном. Хироси поднял мешочек, спрятал и рукав и вернулся к ожидавшей его семье.

Сперва они сидели молча, обхватив руками узлы, не в силах оторвать глаза от бушевавшего вдали мори огня. Из всех остальных домов в переулочке люди тоже вынесли свои пожитки, сидели и ждали, казалось, безучастно.

В это время в конце переулка показалась небольшая процессия. Может быть, двадцать или тридцать детей шли по нескольку в ряд под охраной взрослых мужчин. Эти мужчины останавливались у каждого дома и вежливо говорили: