Один счастливый остров - страница 23

По дороге из церкви к дому, где справляли свадьбу, молодых чествовали многочисленными залпами из ружей, как велит обычай Фагерё: грохот стоял неописуемый — можно было подумать, что русские пришли. Во дворе за здоровье молодых пили, славословили в стихах, читали поздравительные телеграммы. Пара свадебных музыкантов ни на минуту не опускала смычков.

Кое-как переварив праздничный обед, отпустив домой пастора и справив естественную нужду, гости пустились в пляс. Во дворе устроили танцплощадку, а музыкальное сопровождение обеспечил оркестр «Тип-топ», привезенный с материка. Селия, пылая лицом и сверкая диадемой, кружилась с новоиспеченным мужем в свадебном танце. Публика аплодировала, свистела и кричала «ура».

В следующую минуту танцплощадка уже сотрясалась, как сеть-частушка, полная салаки: мелькали цветастые платья и черные пиджаки, раскрасневшиеся лица и улыбающиеся рты, топали ноги. Оркестр «Тип-топ» играл вальс, фокстрот, слоу-фокс, танго: «Прощанье ландыша», «Алые паруса», «Бесаме мучо», «Мы повстречались на Капри», «Ревность». Добродетельные жены кружились в крепких объятьях мужей, отроки приглашали хихикающих девиц, патриархи, полуслепые от катаракты, разминали ревматичные конечности, обнимали своих седых старушек за талию и ковыляли к танцплощадке, ведь кто может ходить — тот может танцевать, пусть и не так задорно, как в юности.

Дети носились вокруг, словно осенние листья, разгоряченные, шумные. Мужички, отвернувшись, прихлебывали из собственных фляжек. Двое юношей сцепились за сараем по неизвестному поводу, — к счастью, их успели развести в разные стороны до серьезного кровопролития. Один гость, чьего имени мы называть не станем, умудрился спьяну уронить свой бумажник в дырку сортира, затем, пытаясь достать, чуть не последовал за ним, после чего был отправлен на берег для срочного омовения. Один из керосиновых фонарей, подвешенных над танцплощадкой, упал на доски, разлившийся керосин вспыхнул, и танцы пришлось ненадолго прервать, чтобы погасить огонь.

Иными словами: свадьба удалась.

Сразу после полуночи отец невесты заметил незнакомого мужчину, стоявшего у калитки.

По традиции, когда празднество достигало высшей точки, к дому могли подойти незнакомцы и позвать невесту для нового чествования. Рубен Дальстрём, отец Селии, решил было, что это именно такой гость, и уже собрался пригласить его пройти во двор, чтобы угостить — опять же, как водится.

Рубен стал спускаться с крыльца. Вдруг он почувствовал дрожь во всем теле, по коже пробежали мурашки; таким холодом веет от родника в низине Дракхоле — «Драконьей норе», — когда майским днем проезжаешь мимо по дороге из Сёдер-Карлбю в Стурбю.

Рубен замер на нижней ступени.

Оркестр «Тип-топ» играл «Розу из Котки». Голос солиста казался далеким, глухим.

Рубен Дальстрём уже отходил по земле полвека и даже больше. В молодости он был моряком и кое-что успел повидать в мире: кто путешествует, тот много видит чудес. Да и дома с ним порой приключалось такое, что разум не объяснит: например, он дважды, с перерывом в десять лет, встречал русалку, оба раза на Торскхарун, и оба раза она предупреждала о надвигающейся непогоде. Не раз во время осенней ловли салаки у мели Полгрунд он слышал монотонные жалобные песни утонувших моряков с погибшей шхуны «Айятар». И бьяру[5] он встречал в собственном сарае морозной февральской ночью двадцать с лишним лет назад: бьяра был похож на низкорослого мужичка с горящими желтыми глазами и дико визжал. Из этих и других происшествий Рубен Дальстрём сделал вывод, что многое есть на свете, чего умом не поймешь, а опасаться надо, и что дурные предчувствия лучше не гнать прочь. Думая об этом, Рубен спустился к калитке, чтобы получше рассмотреть незнакомца.

Следует признать, что шел он медленнее и осторожнее, чем обычно.

Гость и вправду не был знаком Рубену. На самом деле Рубен почти не видел его лица, наполовину скрытого широкими полями шляпы. Кроме того, дело было в июле, когда темнеет довольно рано, поэтому Рубен разглядел лишь блестящие глаза и густую черную бороду в пол-лица. Одет чужак был в длинный серый плащ и еще источал слабый, но отчетливый горький запах, напоминавший полынь.