Одиночка - страница 16

Зябкиной была без меры суматошна и распространяла вокруг себя беспорядок. Она фанатично следила за своей наружностью, постоянно перекрашивая волосы в кричащие цвета. Кроме того, она была одержима тратой денег. Ее страстью было делать дорогие покупки: покупать дизайнерскую одежду от Гуччи или Версаче, а парфюмерию – не иначе, как от Диор. Она только тем и занималась, что что-то покупала, меняла или перепродавала купленное за бесценок.

В косметичке у нее всегда была не убывающая тысяча долларов, которые ей выдавали родители на «карманные расходы». Свободная от страха перед бедностью и не имеющая понятия о дисциплине, она ничего не принимала всерьез. Зачем она ходила на работу в ассоциацию, оставалось загадкой. Ее сюда пристроила бабка, которая была главой их семьи. Если бы не страх перед бабкой, которая держала Зябкину в ежовых рукавицах и у которой здесь были какие-то свои интересы, Зябкина давно бы уволилась.

– Брось, Зяба. Жизнь слишком коротка, чтобы огорчаться из-за пустяков. Мысли позитивно, – сочувственно улыбаясь, утешал ее Павел, привычный ко всяким моментам.

– А у меня не получается мыслить позитивно! ‒ топнув ногой, капризно вскрикнула Зябкина.

Павел даже вздрогнул от неожиданности. Когда-то Зябкина была ребенком, ей посчастливилось остаться им и по сей день, но зачем же так кричать? Глядя на нее, Павлу подумалось, что в ней есть что-то перекрученное, наподобие куклы с вывихнутой головой.

– Послушай, Belladonna[2], возьми себя в руки, иначе ты сама себя угробишь, ‒ уже серьезно попытался ее урезонить Павел.

– Ты б видел, на какой машине сегодня на работу приехал Поганевич! – безо всякого перехода, восхитилась Зябкина, восторженно сверкнув глазами. ‒ Вот бы иметь столько денег, чтобы хватило на такую машину…

Лицо ее сразу поблекло и как-то сникло, и приняло то мечтательно-томное выражение, которое появлялось у Зябкиной всякий раз, когда она впадала в меланхолию. Павел и раньше встречал людей похожего склада. Они живут только чувствами, единственная пища их ума – это то, что в данную минуту попадает в поле их зрения или приходит им в голову.

– Зачем тебе такая машина? – удивился Павел.

– Да мне такой машины не надо, мне бы столько денег, – рассеяно ответила Зябкина, разглядывая что-то в дальнем конце коридора. – Все мои мечты сбываются, но не у меня, а у кого-то другого…

По сути, она являла собой большого ребенка, непосредственного и наивного, но подчас эгоистичного и капризного. Дети вообще самые большие эгоисты на свете, им подавай все и сразу. Иначе и быть не может, широкое понимание происходящих вокруг них событий им не доступно, а чувство справедливости у них находится в стадии развития. Эти редкие качества, доброта и справедливость у них начнут развиваться позже, с постижением жизни, с пониманием ее хрупкой и быстротечной недолговечности. Но то, что простительно детям, не к лицу совершеннолетним и, даже более чем. Заметно было по всему, что ее мятущемуся сердцу не суждено освободиться от тирании эгоизма.

– Что, плохи́ дела? – сочувственно поинтересовался Павел.

– А какими они, по-твоему, должны быть?! – сорвалась на крик Зябкина с невоздержанной раздражительностью, к которой так склонны избалованные люди.

– Ты можешь думать о плохом, но это не должно становиться привычкой, – подытожил Павел, желая выйти из становившегося неприятным разговора. Но, как ему показалось, сказано это было как-то не очень хорошо, то ли сухо, то ли черство. Скорее, и то и другое, в общем, не по-доброму.

– Раньше замуж звали, но не брали, а теперь уже и не зовут… – с неожиданной откровенностью призналась Зябкина, – Скажи, почему так бывает, ты есть, но ты никому не нужен? Мне так одиноко, так хочется, чтобы меня кто-то обнял!

– Каждому из нас иногда этого хочется, ‒ индифферентно заметил Павел, лишь бы не молчать, с тоской сознавая, что вынужден слушать подобные разговоры каждый день. ‒ И не выдумывай несуществующих неприятностей, они всегда страшнее действительных.

‒ Я не имею ничего, ни популярности, ни власти. Правда, есть деньги, но никто мне не завидует. Даже полноценного секса у меня нет, ‒ уныло пожаловалась она.