Одинокие и лишние - страница 3

Но всех сильнее от тоски одиночества приходится страдать телеграфистке Мигаевой. Одиночество преследовало ее с дней ранней юности и даже детства. Одинокой она была при жизни своей матери.

Она вспоминает о днях своей юности:

«Конечно, она любила свою больную, худенькую мать. Она и до сих пор не может без нежности вспоминать о ней. Да! Но ей жаль, зачем они, всю жизнь живя вместе, жили так далеко друг от друга, зачем она не проникла в душу матери, зачем давала ей так уходить в житейские заботы, хозяйство, в считывание копеек. Целые дни, целые годы проходили в мелкой ежедневной суете. Так прошла и вся жизнь. Уже после смерти матери Марья Ниловна свила около нее какой-то венчик, и память о ней стала для нее священной. А при жизни она, должно быть, тяготилась ею… В сущности, смерть матери принесла ей освобождение. Да, но зато принесла и одиночество. А разве при матери она была не одинока? Разве не одиноко перенесла она горе разлуки с Петровским? Он нравился ей и, кажется, очень любил ее, а мать перестала принимать его…. Разве не одиноко затаила она в себе чувство любви к Рукину, не одиноко перестрадала свою любовь к нему, только из-за того, что он был женатый, а мать была строгих правил. И недоброе, мучительное чувство сжало сердце Марьи Ниловны».

Похоронивши мать и пристроившись на телеграфе, Марья Ниловна познакомилась с еще более одинокой жизнью: семнадцать лет она прожила, не имея около себя ни одного близкого человека.

Служебные и домашние заботы, впрочем, не дали ей всецело отдаться тоске одиночества. Но когда удалось получить отпуск и вырваться из Петербурга, когда она очутилась на Волге, села на пароход и перед ней открылся новый мир, новая жизнь «без ежесекундных расчетов, без непрестанных оглядок и какой-то привычной боязни», когда ее опьянили «ширь, простор, приветливая природа», ее охватил настоящий ужас одиночества. Все прошлое, настоящее, будущее представилось ей каким-то сплошным кошмаром.

«Одна! Всегда, везде одна, – подумала она, – одна на всю жизнь. В целом необъятном мире, с миллионами людей – одна. И среди этих миллионов нет ни одного человека, кому бы она была нужна, мила, кто бы ждал ее, обрадовался бы ей, приласкал бы ее, с кем бы она могла поплакать вволю».

Приведенные слова освещают истинное значение тоски одиночества, овладевающей героинями г-жи Летковой. Последние потому одиноки, что они чувствуют себя никому не нужными, потому что их жизнь никому не принадлежит, потому что нет около них таких близких людей, кому они могли бы раскрыть и отдать свою душу, кто бы помог им жить, вдохнул бы в них энергию, одним словом, в ком бы они могли найти себе твердую опору.

В «новых» женщинах, выводимых г-жой Летковой, просыпается женщина старых времен, женщина несамостоятельная, безвольная, умеющая действовать и совершать подвиги только под чужим руководством. И для этой «новой» женщины ничего не может быть ужаснее, как остаться одной, не знать глубокой привязанности, не знать родной души. Не имея глубокой привязанности, они оказываются «лишними гостями жизненного пира».

Чтобы не оказаться лишними, чтобы не пережить самую тяжелую из драм женской души, они готовы сделать все, идти на какие угодно жертвы.

Прощаясь с «предметом» своего последнего увлечения, Елена Бармина пишет: «Неужели ты не поймешь, каких страданий стоит мне разлука с тобой?.. Если бы я только знала, что моя душа и участие нужны тебе, я не уехала бы, я отдала бы тебе всю жизнь. Но я убедилась, что я не только не нужна тебе, но я раздражаю тебя каждую минуту, и я чувствую, что я для тебя тяжелая обуза. И я должна тебя освободить от себя». Эта пишет женщина, коренным образом разошедшаяся во взглядах с избранником своего сердца, осудившая своего избранника за черствый эгоизм и нежелание интересоваться общественными вопросами. Она сама уходит к обездоленным и угнетенным, заявляющая о своей «безграничной готовности приносить пользу ближним», о своей «непоколебимой вере в то, что человек может найти счастье только в альтруизме». И такая женщина согласна была бы поступиться своим стремлением на практике осуществлять идеалы альтруизма, идеалы, которым она верит не на одних словах, но которые, действительно, явились для нее плодом ее долговременных, мучительных исканий правды, согласна была бы принести в жертву свои «благие порывы», и разделить судьбу с эстетом-эгоистом, если бы только оказалась ему нужна. Это была бы с ее стороны, поистине, самая героическая жертва.