Одни сутки войны - страница 11
– Ну и что? – пожал тот плечами, – Подъедут – поговорим. Если потребуется, прикончим.
– Да, но…
– Послушай, Курт, подошел настоящий экзамен. Выйди, останови, спроси откуда и куда. А я постою послушаю. – Штильмайер сглотнул слюну и умоляюще посмотрел на Матюхина. – Не трусь! Объясни, что ты здесь потому, что все время рвут линию, и тебе это надоело. Вот и все.
Курт покорно кивнул и поднялся. Матюхин на четвереньках продвинулся за ствол березы и изготовил автомат. Открытая машина-тягач, которыми обычно противник таскал противотанковые орудия, с двумя ведущими осями, подминая деревца и ныряя на старых колдобинах, поравнялась со Штильмайером. Он вышел из-за кустов и поднял руку. Два сидящих позади автоматчика вскинули оружие.
– Простите, господин обер-лейтенант, это не ваши машины рвут линию? – спросил Курт.
– А что, разве у вас здесь линия? Что-то не видел…
– Нет, она не здесь, а у выхода на дорогу. Мне надоело чинить и получать замечания.
– Значит, нужно подвесить провод повыше, – ответил офицер, которого Матюхин так и не увидел, и скомандовал: – Поехали. – Мотор прибавил оборотов. Офицер раздраженно бросил: – Порядки! Берегут старую цивильную линию, как будто она кому-нибудь нужна, а боевые тянут черт те где…
Машина скрылась и, судя по короткому взрыву-перегазовке, взобралась на шоссе. Курт вернулся и вытер испарину со лба.
– Кто?
– Саперы. Если судить по свеженьким мундирам – из мотострелковой.
Матюхин вынул сигареты и зажигалку, подумал, предложил закурить и извинился:
– Прости, у тебя позаимствовал. Зажигалку возвращаю. Сигареты оставлю… Вот какая просьба: ты можешь отдать мне телефонный аппарат?
– Как же я?..
– Сам говоришь, будете передвигаться. В неразберихе всегда сопрешь другой. Да у вас наверняка есть запасные. А нам пригодится.
– Не думаю…
– Напрасно. Новые части не навели своих линий и не пользуются радио. Значит, они пользуются вашими линиями. Вот мы послушаем по дороге. И еще. Постарайся сдаться в плен. Сразу доложи, что работал на лейтенанта разведки Зюзина и Матюхина. Запомнил?
Курт с мягким, картавым австрийским акцентом повторил фамилии.
– Если будут придираться, стой на своем, требуй, чтобы доставили в разведку. Там расскажешь о нашей встрече. Если с пленом не получится, живи, как жил. Да, если придет кто-нибудь из наших и передаст привет от Зюзина или Матюхина, ничего не спрашивай, только выполняй. И не тревожься: часто беспокоить не будут. Да вот еще что. У тебя есть бумага?
– Должна быть…
– Доставай.
Курт стал шарить по карманам, вынул солдатскую книжку, письма, бумажник… Достал листок чистой бумаги, самописку и вопросительно посмотрел на Андрея.
– Пиши: «Расписка. Я, Курт-Мария Штильмайер, обязуюсь свято выполнять все приказы и распоряжения советского командования, направленные на благо моей порабощенной родины. И да поможет мне в этом Бог!» Подпись.
Штильмайер написал, расписался и протянул бумагу Матюхину. Андрей покачал головой:
– Ты неправильно расписался.
Курт побледнел:
– Я не понимаю.
– Посмотри сам… – Курт долго рассматривал свою подпись, потом едва заметно покраснел и поставил в конце фамилии точку. – Вот теперь все верно, – усмехнулся Андрей. – Кстати, точка в конце подписи, как свидетельствуют графологи, указывает на твердость характера, на умение доводить начатое дело до конца. Верно?
– Возможно.
– Все, – закончил Андрей, пряча расписку в карман. – Можешь идти.
Штильмайер вытянулся, козырнул, но Матюхин протянул ему руку, и Курт с опаской, почтительно пожал ее.
Сделав несколько шагов, обернулся. Матюхин уже скрылся за стволом березы. Курт прошел несколько шагов и опять обернулся – он все еще ждал выстрела в спину.
Но было тихо. Пели птицы, и поднимающееся солнце ощутимо припекало.
Штильмайер поправил пилотку, вышел на дорогу и с облегчением перекрестился, в душе оправдывая себя, смиряясь с происшедшим и радуясь, что остался жив. Потом подумал, вспомнил о Карле, о семье и решил: «В конце концов, я сделал это не столько ради себя, сколько ради родины. Если ее мог продать Шикельгрубер[1], то я должен сделать для нее добро».
Он почувствовал себя крепким и умным, выпрямился, осмотрелся. Дорогу перечеркивали следы машин. Курт вспомнил обер-лейтенанта-сапера, все, что с ним произошло, и представил, что произойдет, если русские разведчики будут убиты или, еще хуже, попадутся живыми. У него перехватило дыхание: ведь он теперь связан с ними, связан жизнью и смертью. Он остановился, молитвенно, как истый католик, сложил ладони на груди и склонил сухую, лысеющую голову.