Одной породы - страница 3

— Зеленая гостиная, сэр.

— Ну конечно же, вечер ещё только начинается. Мне следовало бы знать. Ну что ж, — он взял графа за руку, чтобы повернуть его к лестнице, — Да, не много же мяса наросло на этих костях. А вот я считаю, что некоторая плотность показывает место, которое мужчина занимает в мире.

— Воистину.

Он уставился на мясистые пальцы, обхватившие его руку чуть выше локтя, слишком ошарашенный проявленной наглостью, чтобы прийти в ярость.

По счастью, он освободился прежде, чем пришёл в себя. Было бы верхом бестактности, будучи гостем в чужом доме, убить другого гостя.

Из открытой на широкую лестничную площадку двери изливались голоса мужчин… и женщин? Он запнулся. Он не останется анонимным в этой толпе. Его представят, от него будут ожидать участия в дискуссии. С нетерпением ожидая возможности протестировать способность оставаться незамеченным среди живых, он, как ни странно, обнаружил, что почти напуган. Прошло очень, очень много времени с тех пор как он участвовал в подобной вечеринке, и ему было бы намного проще, не будь здесь женщин.

Он всегда имел слабость — нет, скорее симпатию, потому что он не признавал слабости — к хорошеньким личикам.

— Проблема, граф?

Марч замер в дверях, поджидая его.

С другой стороны, если этот человек вращается среди властных кругов Лондона, и они не замечают, что он из себя представляет…

— Нет, вовсе нет, мистер Марч. Ведите меня.

«Зеленой» гостиную назвали по цвету парчовых обоев, которыми были покрыты её стены. Зелень была бы подавляющей, не будь она, в свою очередь скрыта за дюжиной картин. Некоторые удивительно хороши; большинство совершенно невразумительно. Все картины в поразительно уродливых рамках. Обивка мебели выполнена в различных оттенках зеленого в сочетании с золотыми и кремовыми узорами. Ковер под ногами выткан зелёными, словно кочаны капусты, розами. Всё, что только можно, покрыто позолотой. Усилием воли он подавил дрожь внезапно нахлынувшей тоски по голому камню и массивной мебели из тёмного дуба в родном доме.

Небольшие компании людей распределились по всей комнате, но его взгляд немедленно приковали пара диванов, на которых переговаривались примерно полудюжина красивых женщин. Плечи цвета сливок, обнажённые руки, шелка и атлас нарядов, туго затянутые корсетом невероятно крошечные талии… как там говорилось в газетах о женщинах, которые вращаются в обществе принца? Ах да: «флотилия белых лебедей, чьи длинные шеи увенчивают усыпанные изысканными драгоценностями головы». Читая, он счёл это причудливой метафорой, но теперь, увидев их, он понял, насколько полным и точным было это описание.

— Мы познакомим вас с дамами позже, — пробормотал Март, прокладывая путь через середину комнаты. — Его Высочество стоит у окна.

Граф последовал за ним, несмотря на то, что сам бы предпочел маршрут понезаметнее и поближе к стенам. Он мельком взглянул на дам. Большинство настолько демонстративно уставилась в сторону, что наверняка рассматривали его мгновением прежде, но одна из них встретилась с ним взглядом. Её глаза широко распахнулись, губы приоткрылись, но она не отвела глаз. Он видел, как бьётся вена под нежной кожей её горла.

«Позже», — пообещал он, и двинулся дальше.

— Ваше Королевское Высочество, позвольте представить моего нового знакомого, графа Дракулу.

Он определил, который из плотных усатых мужчин, курящих сигары у открытого окна — Эдвард, принц Уэльский, прежде чем Марч сказал слово. Не по газетным фотографиям — ему сложно было увидеть жизнь за плоским изображением из черных и серых точек — по ощутимой ауре власти. Подобное тянется к подобному. Сила признала силу. Если статьи под фотографиями были правдой, принц не обладал особой политической мощью, однако явно сознавал себя в членом касты королей.

Он поклонился старомодным способом — оставив спину прямой и щёлкнув каблуками:

— Знакомство с вами большая честь для меня, Ваше Высочество.

Тяжёлые веки принца слегка дрогнули:

— Граф Дракула? Звучит знакомо. Откуда вы родом?

— С Карпат, Ваше Высочество, — ответил он по немецки. Его опасения по поводу иностранного акцента оказались беспочвенными. Эдвард говорил скорее как немецкий принц, чем как английский, — Мы правили там много веков, с тех пор, как прогнали турок. Правили, когда сбросили ярмо венгров. Возглавляли армии в каждой войне. Но… — он вздохнул и развел руками. — … времена сражений миновали, и слава моей великой расы превратилась в историю, которую уже рассказали.