Одри Хепбёрн - страница 6

После ухода отца у Одри на всю жизнь остались ссадины на душе, склонность к меланхолии и инстинктивная потребность замыкаться в себе.

С 1935 по 1939 год Одри жила то в Нидерландах, то в своей английской школе. Её робость, слабое здоровье (у неё начались приступы мигрени, от которой она будет страдать всю жизнь) и тревожный темперамент усугубились суровой дисциплиной школы. Единственное светлое пятно в то непростое время — балет, которым там можно было заниматься. Балет и сцена быстро станут её главными увлечениями в отрочестве. Тем более что Элла, хотя и была авторитарной матерью, с самого начала поощряла занятия Одри хореографией, театром и музыкой. Она понимала, что для её дочери это отдушина, убежище, где можно залечить рану, нанесённую уходом отца. «Утром учимся, после обеда играем, устраиваем концерты и ставим пьесы. Иногда можно съездить в город, так что мы тут не взаперти. Для игры в хоккей надеваем спортивную форму с поясом из тесьмы вокруг бёдер, который завязывают сбоку», — писала ей тогда Одри.

Занятий танцами она ждала всю неделю. В 1991 году в пространном интервью «Нью-Йорк таймс» Одри Хепбёрн вспоминала о своём раннем интересе к балету. «Я просто влюбилась в него. В кентском посёлке, где я жила, была молодая танцовщица, которая приезжала раз в неделю из Лондона давать уроки балета. Я обожала весь этот мир, правда, это стало моей страстью». Айседора Дункан и Анна Павлова сделались её кумирами.

Одри стала прилежной ученицей, но слишком мечтательной и непостоянной. «Она не была заносчивой, — вспоминает её одноклассница. — Никогда не хвалилась своей аристократической семьёй. Она была не застенчивой, а замкнутой, неразговорчивой. Очень молчаливой, но, в общем, довольно милой».

Вскоре Элла отметила перемены в характере дочери благодаря благотворному воздействию уроков хореографии миссис Ригден. Одри расцвела и воодушевилась. А ещё она сильно увлеклась географией. Её было не оторвать от карт, рассказов о далёких континентах, она взахлёб читала книги о путешествиях. Её собственные путешествия сводились в то время к вылазкам в Лондон. Мать (снимавшая в английской столице квартиру в Мэрилебоне) показала ей все памятники викторианского города. Они провели вдвоём множество выходных, осматривая музеи, навещая питомцев зоосада в Риджентс-парке или плавая на лодке по озеру Серпентин в Гайд-парке.

Но Элла, оставившая обоих сыновей в Гааге с их отцом, жила в Англии не только ради дочери. Баронесса влюбилась в мелкого помещика (совершенно английского «country gentleman»), который жил под Фолкстоном. В конце концов она сняла там коттедж под названием «Оршард Вилла», чтобы спокойно встречаться с ним. Соседская девочка Джоан Хокинс стала лучшей подругой Одри: «Её звали Одри Растон, но однажды она сказала мне по секрету: “Моя фамилия не просто Растон, а ещё Хепбёрн... как у звезды Кэтрин Хепбёрн”. Она никогда не рассказывала о своём отце. Чувствовалось, что это запретная тема. У Одри тогда ещё был лёгкий иностранный акцент. Её мать пригласила всех учениц из класса Одри на празднование девятилетия дочери в мае 1938 года. Она сфотографировала нас всех немецкой “Лейкой” — тогда это была большая редкость. У баронессы было странное отношение к деньгам. На день рождения она купила Одри подержанный велосипед, а временами жила так, словно деньги не имеют значения; тогда это было в духе времени».

А дух времени становился всё тяжелее. Десятый день рождения Одри праздновала уже не в Англии. 3 сентября 1939 года после вторжения нацистов в Польшу Великобритания объявила войну гитлеровской Германии. Баронесса, в то время жившая с сыновьями в нейтральной Голландии, потребовала, чтобы дочь немедленно вернулась, думая, что так она будет в большей безопасности. А главное, она боялась разлуки со своей дорогой Одри, предвидя скорые осложнения в сообщении между Англией и континентом.

Предприняв энергичные усилия, Элла устроила отъезд дочери из Кента: её встретили на вокзале Ватерлоо, а сама она ждала Одри у трапа самолёта. «Мама усадила меня в ярко-оранжевый самолёт, который летел очень низко, — рассказывала потом Одри. — Это был один из последних самолётов, которые смогли улететь». Некоторые утверждают, что Джозеф Растон, предупреждённый в последний момент, поцеловал Одри на перроне вокзала Ватерлоо, попрощавшись с ней навсегда, но этого никто не может знать наверняка.