Офисные крысы - страница 12

— Недурно, — замечает Нэн.

— Может, получше придумаем? — сомневается Бетси Батлер, почесывая ямочку на подбородке.

— «Мстительная Энни» или что-то в этом роде, — бездумно предлагает Оливер Осборн, еще один помощник редактора.

— «Блеск Тачэт»? — снова я.

Это мне кажется таким же дешевым, как и «Энн в тысяче проявлений», так почему бы нет? Я сознаю, что Марк Ларкин уже ведет счет на очко, но все же полон решимости не дать ему выиграть.

Родди Гриссом-младший (его отец — издатель «Ши»; если бы не этот факт, Родди не то что не было бы здесь, он находился бы сейчас в сумасшедшем доме) спрашивает:

— Что это у нее на цепочке?

Байрон и Родди склоняются над фотографией, Бетси присоединяется к ним, остальным остается только смотреть на их согнутые спины.

Энн Тачэт лежит в ванне обнаженной, но на шее у нее висит золотая цепочка. Уровень долларовых купюр находится гораздо выше ее сосков.

— Это одна из еврейских штучек, — говорит Байрон, оглядываясь на нас в смятении, словно доктор, обнаруживший на рентгеновском снимке что-то внушающее беспокойство.

— Как это называется? — спрашивает Родди.

Если кто-то и знает ответ, то не хочет признаваться в этом.

— Это называется «чаи», — поясняет Вилли Листер. — По-моему, на иврите это означает «жизнь».

Вилли, с его епископальными и пресвитерианскими родовыми линиями на протяжении десятка поколений, может проявлять эрудицию в подобных вещах. Его задница надежно прикрыта.

— О, черт, — стонет Бетси Батлер, резко бросая свою авторучку на стеклянный стол, так что раздается звон.

Нельзя просто так помещать подобные вещи на обложку — никто не говорит об этом прямо, но все это знают. Пока я сижу как сторонний зритель, наслаждаясь салонным антисемитским шоу, вспоминается случай, когда Джереми Дэвид, модельер, хотел сняться со звездой Давида на фотосессии у Ричарда Аведона… но Регина в конце концов убедила Джереми снять звезду, пообещав рекламное место со скидкой.

— Я даже не знал, что Энн Тачэт — еврейка? — помощник редактора отдела моды вставил слово. Почему все, что бы ни говорил любой из сотрудников отдела моды, слышится как вопрос?

— Ее отец, скромный чикагский бухгалтер, действительно является сыном великого многострадального еврейского народа, — сообщает нам Марк Ларкин. — Ее настоящая фамилия Тертлтраум, или Тайтельбаум, или еще как-то в этом духе вывернута.

Бетси спрашивает Байрона, виден ли чаи на каждом снимке. Байрон смотрит на Родди Гриссома-младшего, и оба пожимают плечами. «Как они могли этого не заметить? — думает каждый сидящий в зале. — Как ни они, ни стилист, ни гример с парикмахером, которым отваливают такие деньжищи, не обратили на это внимание в студии? И неужели декоратор ничего не мог подсказать?»

— Даже если он есть на каждом снимке, — говорит Шейла Стэкхаус, — мы легко сможем убрать его. Правда, ведь?

Байрон и Марджори объясняют, что с их шаманством в «Фотошопе» (они все равно собираются поработать над ее зубами и убрать зеленые пятна на антураже ценой в полторы тысячи долларов) они легко смогут закрыть чаи еще несколькими долларовыми купюрами. Родди обещает посмотреть, нет ли хорошего снимка среди имеющихся, снимка, на котором раздражающий элемент не поднимает свою золотую сионистскую голову на потенциального покупателя или подписчика.

Итак, мы подводим итог.

— Магическая Тачэт, — говорю я. — Королева Анна. Принцесса Анна. Леди Анна. С чаи по жизни. Величие Тачэт. Тачэт за бортом. Лицо королевы Анны. У трусливого чаи тысяча смертей. Хорошую Энн — поискать. Прекрасная Тачэт. Энн, план, канал. Анна жива! Та самая Энн. Возьми чаи, старик! Купающаяся красота. Хорошую Энн не удержать…

Из меня все это так и сыплется, я не могу остановиться, но уже ясно, что на коне сегодня — Марк Ларкин.

— Вот гад, — шепчет мне Вилли, когда мы выходим с собрания.

В пяти метрах перед нами идет победитель между Нэн Хотчкис и Бетси Батлер.

— «Энн в тысяче проявлений», — раздраженно шипит Вилли. — Боже! Это звучит так… вычурно! Мне будет стыдно говорить людям, что я работаю здесь, хотя, возможно, скоро я буду говорить об этом в прошедшем времени.