Огненный рубеж - страница 24

– Понимаю, товарищ сержант, – упавшим голосом подтвердил милиционер.

– Как фамилия малолетнего диверсанта?

– Не знаю. Не разглядел.

– Но вы же назвали его по имени!

– Так это просто… ну так, припугнуть…

Чекист даже не стал смотреть в его честные милиционерские глаза.

– Ладно, – процедил. – Разберемся с этим вражьим гнездом.

– Безотцовщина, товарищ сержант, – еще пытался выгородить шпану Остриков. – Тут у каждого второго отец в город на заработки подался да и пропал с концами. Раскулаченные опять же… мужиков выслали, а семьи оставили.

– Как это пропали с концами? – не понял Гущин. – В советской стране люди не могут пропадать просто так.

Остриков пожал плечами.

– Не хотят возвращаться. В колхозе не прокормиться…

Он прикусил язык. Повернулся к священнику, стоявшему смирно, только чуть дрожавшему от холода.

– Замерзли, гражданин Сухарев? Сейчас в милиции отогреетесь. Идемте, товарищ сержант, время скоро уже позднее.

Чекист не заметил оплошку милиционера. Ему вдруг вспомнился собственный отец. Иван Дмитриевич был родителю благодарен – как раз за то, что рано помер и оставил его сиротой-безотцовщиной. До десяти лет Ваня Гущин отцом гордился. Тот, по рассказам матери, был героем гражданской войны, красным кавалеристом, погибшим в бою с белобандитами. Когда в двадцать четвертом году отец вернулся, ореол героя быстро померк. Тогда еще Ваня Гущин не осознавал всех идейных противоречий окружающей жизни. И было до слез больно и обидно, когда батька жестоко отодрал его по голому заду сыромятным ремнем: за то лишь, что увидел сына весело марширующим позади пионерского отряда, который строем под бой барабана проходил по их улице. «В красные скауты хочешь, сынок? А ну-ка, поди сюда…» – «За что, батя?..» – «А чтоб не хотел». Через полгода отец умер от чахотки. Но пионером Ваня Гущин так и не стал. Зато в комсомол его приняли сразу, как только подал заявление. К тому времени он уже знал, что отец не был никаким красным кавалеристом, а отбывал исправительный срок как нижний строевой чин деникинских войск. Поэтому в вопросе о безотцовщине сержант Гущин имел твердое мнение: лучше так, чем с отцом-контрой.

– Село заражено троцкистско-фашистскими настроениями. В этом и ваша вина, милиции! – распекал Острикова чекист. – Куда вы смотрели, когда у вас под носом в советской школе открыто велась контрреволюционная работа?

– Наше дело – ворье и бандиты, – оправдывался милиционер. – А учитель Михайловский был на хорошем счету у директора школы.

– С директором мы тоже разберемся. Как это организатор фашистско-церковного террористического подполья оказался у него на хорошем счету?

Тут подал голос порядком замерзший и утомленный долгой ходьбой арестованный.

– Ох, отец Палладий, не сносить тебе головы. – Он испустил долгий удрученный вздох. – Церковно-фашистское подполье! И ты в него тоже затесался!..

– Не юродствуй, поп, – неприязненно отозвался Гущин. – Учитель Михайловский на допросах назвал тебя в числе участников вашей террористической организации.

Первое самостоятельное дело, которое поручил сержанту Гущину начальник райотдела НКВД, оказалось и очень серьезным. Хотя несерьезных дел у чекистов не было. Но этот оперсектор района давно вызывал подозрения: как так, всюду вскрываются белогвардейско-кулацкие и церковно-диверсионные организации, а в лев-толстовской округе тишь да гладь? Должно и тут быть осиное гнездо, только глубоко законспирированное. Но нет такой глубины, которую не раскопали бы чекисты. И вот, наконец, был получен сигнал. Добровольный информатор сообщал, что школьный учитель истории ведет себя не по-советски: посещает незакрытую еще церковь в соседнем селе, о прошлых темных временах рассказывает школьникам с одобрением, положительно отзывается об антинародной политике средневековых царей и князей; водил детей в поход на место, где войска во главе с царской родней, великим князем, подавляли национально-освободительное движение братского татарского народа; распространял среди учащихся церковные мифы о чудесах, которые там якобы произошли…

Тут сержант заметил, что арестованный каким-то образом влез в его мысли.