Огненный столб - страница 54

— Воля Бога будет исполнена.

Но Нофрет заметила, как блеснули ее глаза под накрашенными веками. Царевна вовсе не огорчилась, что ей придется покинуть мужа-отца ради дяди.

Сменхкара был по-прежнему красив и смотрел так же гордо, сидя в одеянии с безупречными складками на корме своего судна, окруженный тщательно подобранными прислужниками, почти такими же красивыми, как и он, но все-таки чуть меньше. Он носил нубийский парик, которому, как и Нефертити, всегда отдавал предпочтение. Его украшения были из золота, лазурита и синайской бирюзы, ожерелье изображало покровительницу Юга, богиню Нехбет — хищную птицу, распростершую крылья от одного его плеча до другого. Можно было только позавидовать ширине этих плеч, узким бедрам и талии, безупречно стройным ногам. Царевич сидел так, чтобы каждый увидел его во всей красе.

Нофрет не заметила, как и когда она так устала от окружающего мира. Возможно, во время чумы, когда столько людей умерло, а она даже не заболела. Незаметно развеялась и влюбленность в прекрасного царевича. Он был уж слишком безукоризнен с виду, слишком не тронут горем, а ведь умерла его мать. Сменхкара видел только корону, ожидавшую его, и, может быть, краем глаза — невесту, дававшую ему право на эту корону.

Меритатон, по-видимому, не отличалась такой проницательностью, как Нофрет. Она смотрела на царевича, приближающегося по воде, и жмурилась, словно у нее кружилась голова. Солнце светило ярко, и позолота корабля ослепительно сияла, но ее взгляд был неотрывно устремлен на Сменхкару.

Нофрет подумала, что он покорил ее, как и добрую половину ее придворных дам. Царевич, несомненно, очень мил, как и сама Меритатон.

Анхесенпаатон стояла позади сестры. После того, как выбор был сделан, она стала очень спокойной — такой спокойной, что Нофрет перестала во что-либо вмешиваться. Если красота ее дяди и волновала царевну, она никак этого не показывала, щурилась от яркого солнечного света, только и всего.

Ее отец выехал вперед на своей колеснице, облицованной сплавом золота и серебра, словно воплощение великолепия, соперничающее с тем, что приближалось по воде. Голову венчали две короны, а украшения были из чистого золота.

У царя не хватало ума на бессчетное множество государственных дел, но зрелища он любил. Эхнатон сошел с колесницы в конце набережной, передал лошадей подбежавшему конюху в роскошном одеянии и ступил на причал — там как раз остановилось судно. Придворная вежливость больше не позволяла царевичу Сменхкаре восседать в своей лодке, позволяя толпам народа восхищаться собой. Ему пришлось встать, выйти и низко поклониться неподвижно стоящему человеку, который после похорон царицы и царицы-матери был его единственным властелином.

— Рад приветствовать тебя в горе и в радости, брат, — сказал царь, слегка запинаясь.

— Мой царственный брат, — проговорил Сменхкара. Голос у него был ниже, чем у царя, чистый, без всяких признаков заикания. — Все ли в порядке к Ахетатоне?

— Теперь все будет в порядке, — ответил царь, обнимая брата.

Меритатон ожидала своей очереди, как подобает женщине, — терпеливо, опустив глаза. Когда дядя взял ее за руки, она подняла взгляд. Царевна была серьезна, но глаза ее сияли.

Сменхкара был намного выше ее. Он улыбался, глядя сверху вниз.

— Котеночек! Какая ты стала хорошенькая!

Меритатон расцвела от этой нехитрой похвалы. Он поднял ее в ожидавшую его колесницу и встал позади так, что ей пришлось прижаться к нему, когда он взял вожжи. Никто не возражал, и царевна меньше всего. Она бросила лишь один взгляд, смысл которого было нетрудно разгадать, и лошади тронулись.

Все двинулись следом, образовав процессию. Сменхкара возглавлял ее, улыбаясь и обнимая царевну. Царь был отчасти смущен, отчасти доволен. Он с изяществом примирился с дерзостью брата, а это была, несомненно, дерзость.

Все, кто уцелел в потрепанном чумой Ахетатоне, высыпали на улицы, чтобы лицезреть великих, проезжающих мимо. Приветствия звучали слабо, дорога процессий была почти пуста; иногда тишину нарушали только стук копыт, скрип колес и фырканье лошадей. Однако Анхесенпаатон, с решительностью, достойной Тийи, приняла меры к тому, чтобы избавить царя от унизительной необходимости ехать во дворец по пустой дороге: во главе и в хвосте процессии шли музыканты, били в барабаны, трубили в рога, звенели систрами и цимбалами. Они производили бодрящий шум, начиная от самой реки, и радовали всех видом своих сверкающих золотом нарядов.