Огненный столб - страница 58

Но за роскошью скрывалась пустота. Нофрет видела опечатанные ворота храмов, пустые места, оставшиеся на камнях и росписях там, где прежде были имена богов. Толпы народа двигались вслед за царской процессией. Сидя на задке колесницы своей госпожи, в самой давке, она не могла видеть их начало и конец, но подозревала, что народу гораздо меньше, чем кажется, что толпа резко обрывается, а за ней царит мрачное безмолвие.

В самой древней части города, где дорога процессии была уже всего, а толпа гуще всего, с крыш и из толпы дождем сыпались не только цветы. Перезрелые фрукты, куски навоза летели в свиту царя. Когда стражники погнались за нарушителем спокойствия, один из коней, запряженный в царскую колесницу, взбрыкнул и заржал. Что-то ударило его по крупу: кусок кирпича или камень, брошенный сильной рукой.

Торжественный ход процессии ускорился до рыси. Стража сомкнула ряды. Царь не спасался бегством, это было ниже его достоинства, но и не медлил.

Нофрет никогда не узнала, удалось ли охранникам поймать кого-нибудь с доказательствами его вины, прилипшими к рукам. Но, похоже, этот кирпич стал единственным проявлением искренних чувств со стороны Фив. Вокруг были лишь приветственные крики, цветы, явная и хорошо оплаченная преданность, — и тишина, гулко отдающаяся в пустынных улицах позади процессии.

Гробницы, которые Агарон и его товарищи строили возле Ахетатона, были норами в песке по сравнению с великими храмами и домами вечности в пустыне к западу от Фив. Гробница царицы-матери Тийи располагалась далеко от них, далеко от самых легко обнаруживаемых, вверх по долине, где находились гробницы царей. Там ее и положили во всем царственном величии, окруженную всем, что могло понадобиться в загробной жизни: еда, питье, мебель, парики, одежда и украшения, слуги, вырезанные из дерева и одаренные магической жизнью, дворец, чтобы жить в нем, магические слова, вырезанные и написанные на стенах, чтобы вдохнуть жизнь во все это.

Когда царица-мать отправилась в путь в страну благословенных мертвых, ее сыновья переключились на заботы о живущих. Она не стала бы возражать. Тийа всегда здраво смотрела на жизнь.

Царевич Сменхкара обвенчался с царевной Меритатон в великом храме Атона, построенном его отцом и братом в Фивах. Здесь же он был коронован Двумя Коронами, получил посох пастуха и плеть повелителя над рабами и сел на трон, который в последнее время принадлежал только его брату.

Свадьба младшей царевны была гораздо скромнее, поскольку двор еще приходил в себя от грандиозной попойки на свадьбе ее сестры. Простой ритуал в храме, свадебный пир, больше похожий на обычный обед у царя, и Анхесенпаатон стала коронованной царицей.

Казалось, для нее это ничего не значит. Фивы не смогли развеять ее печаль. В первый день пребывания в городе ее привели во дворец царицы, где собралось великое множество слуг царицы, и попросили высказать им свою волю. При желании она могла бы распустить их всех и набрать новую прислугу: чаще всего так и делалось, когда новая царица сменяла прежнюю.

Анхесенпаатон предпочла отказаться от такой привилегии.

— Нет, — сказала она им, — нет. Оставайтесь. Служите мне так же, как служили царице до меня.

Это было самое большее, на что она была сейчас способна. Дворец не может жить сам по себе — Нофрет видела Ахетатон после смерти Нефертити — но когда есть хозяйка, присматривающая за ним, можно полагать, что ей небезразлично, что там творится.

В день свадьбы новоиспеченная царица оставалась на пиру столько, сколько было необходимо, пока царские служанки не увели ее, чтобы приготовить к тому, что они называли ее священной обязанностью.

Анхесенпаатон стояла неподвижно, пока они мыли ее, умащали благовониями и одевали в полотняную рубашку, тонкую, прозрачную. Ее парик был гораздо более вычурным, чем она сама выбрала бы, с массой локонов и косичек, украшенных бусинами, с бисерной лентой и до такой степени пропитанный духами, что он благоухал, словно целый сад ароматных трав.

— Ах, — вздохнул евнух, бывший дворецкий ее бабушки, — какая ты красавица!

Казалось, Анхесенпаатон не слышала его. Ей подкрасили глаза и лицо, гораздо сильнее, чем она позволяла делать это прежде. Юная царица напоминала портрет на крышке гроба, без жизни и души, лишенная силы протестовать.