Огрызки эпох - страница 5

С родительским поместьем я прощался, как с жизнью — рыдал в парке на скамейке. Всю ночь не спал, и наяву словно мучился в кошмаре. Наутро был вовсе сам не свой. Мать провожала меня, утирая ситцевым платочком слезы, а отец нарочито хмурился, скрывая жалость и тревогу.

В 1821 году я поступил в Первый кадетский корпус, что по сей день находится на Васильевском острове. Директором его тогда был Михаил Степанович Перский, человек, преданный своему делу, справедливый и доброжелательно относившийся к воспитанникам. И однокурсники попались, в основном, разумные, хорошо воспитанные, да и приняли они меня довольно сносно. Ожидал я худшего. Конечно, без подтруниваний и легких упреков поначалу не обошлось, но меня выручило умение вести интересные беседы. Перед сном я мог часами «заговаривать зубы» ребятам, черпая темы для рассказов из прочитанных дома книг и деревенских приключений, мог и дискутировать о высоких материях, о различном видении мироустройства и общественной жизни известными философами, писателями и поэтами. Даже прозвище я получил необидное — «Деревенский философ», а не «Пончик» или «Пузырь».

На испытаниях, которых было возмутительно много, — от строевой подготовки и физкультурных занятий до подвижных игр, мне приходилось трудновато, но не совсем тяжело. Все — таки я рос активным и любознательным ребенком, привыкшим совать нос во все двери и кусты, а не лежебокой. Барское сибаритство меня не прельщало. Я не любил сидеть без дела. Постоянно возникавшие идеи требовали немедленного воплощения в жизнь. Так что все, кто сравнивал меня с литературным героем Обломовым, забудьте это сравнение навсегда.

Отец был прав, со временем я немного подтянулся. Наверное, я бы похудел существенней, если бы тайком не бегал по ночам вместе с другими «голодающими» в ближайший трактир. Но я окреп физически, и тренироваться стало проще. А что касается духовного развития, меня увлек мятежный дух, витавший в стенах кадетского корпуса.

Случилось пообщаться мне с Кондратием Рылеевым, во время его краткого визита в альма — матер. Точнее, я, как на уроке, больше слушал умные речи, нежели говорил сам. Пришел он к Перскому, но уделил внимание и нам, кадетам. Прочел короткие стихи, была среди них сатира «К временщику», над ней мы смеялись — напрасно. После этого Рылеев посмотрел на нас с такой строгостью, какую только могли отобразить его необычайно крупные при миниатюрном лице глаза с поволокой, похожие на черные очи кавказской красавицы.

— А что ты думаешь о нынешнем положении крестьян, господин будущий офицер? — внезапно обратился он ко мне, приветственно подав руку. — Ты, видимо, провинциальный житель. Вскормленный блинами со сметаной.

— Так точно, государь, — подтянувшись, ответил я.

— Так не зови меня, я в государи не стремлюсь, хоть нынешним самодержцем крайне недоволен. И много ли крестьян в хозяйстве твоего отца?

— Порядка пятисот пятидесяти душ.

— И как они живут? Ты не ответил.

— Недурственно, я полагаю, без обид. Отец мой не поднимет руку на собаку, что говорить о человеке.

— Так твой отец считает крепостных людьми? Прекрасно! Как славно, что заговорил с тобой.

— Я кем еще прикажете считать крещеный люд?

— Как жаль, что большинство помещиков не таковы, как твой отец. Они разлучают семьи, продают детей от матери в другие губернии. Мне мерзко вспоминать о тех, что лупят беспощадно крепостных, и даже забивают до смерти.

— Слыхал я о таком, и мне сие противно, — тихонько вздохнул я.

— А ты согласен даровать крестьянам свободу? Готов бороться за отмену крепостного права? — Рылеев хитро усмехнулся, ожидая моего сомнения и долгой паузы.

— Готов! — без промедления воскликнул я.

— Молодец, кадет, — потрепав меня по плечу, одобрительно улыбнулся Рылеев. — А на замену самодержавия на республиканский строй как ты смотришь?

— Как на хорошее, нужное дело, — ответил я.

За первый учебный год я услышал и прочел столько критики в адрес царского режима, что собственноручно готов был свергнуть царя с престола. Я с раннего детства увлекался поэзией, но если прежде моя лирика была, в основном, посвящена природе и разным мелочам житейским, теперь я взялся писать острую сатиру на власть.