Ох и трудная это забота - из берлоги тянуть бегемота. Книга 1 - страница 17
— Дим, как вы после переноса без еды-то шли, зима же?
— Так куда было деваться.
— И без топора?
— Каждый вечер лыжами копали снежную яму и ломали лапник. Без топора с дровами было худо…
— Шли мы однажды на байдах Вуоксу…
— А какую я однажды встретил мадам…
Глядя на этот костер в подмосковном лесу, на такой привычный зимний бивуак и звездное небо, Борис вдруг отчетливо услышал торжественно грянувшее:
Все вокруг кричало, что он дома! Дома! В своем времени! В голове не укладывалось, что вот сейчас, подняв голову, он не увидит мерцания проблесковых огней воздушного лайнера. А утром не услышат тарахтенья полуразвалившегося сельского газика. Такого просто не могло не быть!
— Черт, как навалилось! Димка плесни, — хрипло сорвалось со ставших вдруг непослушными губ.
Звякнула кружка.
— Старый, на, закуси.
— Ты закури, легче будет. Ты не думай, все будет нормально.
— Да, мужики, попали мы. Убил бы этих экспериментаторов.
— Ильич, помоги сдвинуть костер к дальнему краю. Вот так.
— Теперь стелим лапник, вон ту большую лапу в ноги брось.
— Нет, этим лапником сверху укроемся. Достань свою малую овчинку. Снизу ее постелем, сверху накроемся моею.
— Ложись, Старый, отдыхай.
Федотов лежал на подогреваемой снизу овчинке. Глядя на усыпанное звездами небо, он не мог забыть, как необычно звучал «Одинокий гитарист».
«А может, это был последний подарок судьбы и мы побывали дома»?
Борис проснулся, когда утро только обозначилось. От вечерних печалей не осталось и следа. Лишь легкая грусть на секунду всколыхнулась в груди, чтобы тут же растаять.
Прикрыв овчиной посапывающего Ильича, Федотов привычно определил, что мороз никак не меньше двадцати градусов.
Прислушался. Если в утреннем морозном лесу включить шумомер, он покажет полную тишину. Такую же тишину покажет прибор в пасмурную погоду. Однако человек слышит иное. В морозное утро в полной тишине слышен какой-то торжественный звон не звон, но некий звук, которому трудно дать определение. Такое можно уловить только в полной тишине и всегда хочется растянуть эти минуты.
Сухая еловая лапа, брошенная на подернутые пеплом угли, отозвалась вспышкой яростного бездымного пламени. Мороз мгновенно отступил, будто и не было его.
Через двадцать минут под веселое «Эй, сонное царство, вставай, пора шнурки гладить» в закипающую воду полетела греча.
Дальнейший путь до пригорода старой Москвы мало чем отличался от описанного. Вставали с первым призрачным светом. Шли, пока держал наст. Сторонились жилья и редких дорог. Это было нетрудно — севернее Москвы простиралась непролазная тайга, в точности, как в начале XXI на границе с Тверской губернией. Под стать была и плотность населения. Если южнее Москвы толкались деревенька на деревеньке, то чуть севернее был полный голяк. Порою можно было пройти полста километров так и не встретив жилья.
Хозяйственными работами теперь распоряжался Ильич. Рассчитывая отвлечь товарища от переживаний, Федотов передал ему часть своих полномочий.
К вечеру второго дня Мишенин немного отошел, отряхнулся от пережитого. Неожиданно для Зверева он оказался и расторопным, и работящим. Вове пришлось по душе каждый вечер копать снежную яму и готовить ужин. Борис с Димой заготовляли лес.
— Эх, если бы жизнь была сплошным турпоходом, — между двумя ударами топора вымолвил Дима.
— Ты хочешь сказать, что цены бы такому мужику не было?
— Без обид, ни как не мог понять на хрена ты с этим мужиком паришься, а сейчас вижу нормального пацана. В городе он скулит по черному, а тут… — Зверев развел руки изображая недоумение.