Ох и трудная это забота - из берлоги тянуть бегемота. Книга 1 - страница 30

Борис все более распалялся.

— Вова, мухомор хренов, откуда ты такой свалился? А ну сядь, сука! — рявкнул Федотов, вдавив в скамью пытавшегося шевельнутся Доцента. — А знаешь, почему ты запел: «Мы сюда не просто так»? — Борис яростно выделил интонацией местоимение. — Да потому, что лично ты никогда и ничего не решал. Всю жизнь проскулил на кухне про плохую власть да что начальники мало платят, а сам голову из песка вытащить боялся. Все, Вова! Детский инфантилизм кончился. Больше никаких фантазий. Или мы вместе зарабатываем, или пошел ты в задницу!

Борис, наконец, высказал главное. Высказал давно накипевшее, что так его тревожило. Нервно ломая спички и сожалея о вспышке ярости, он безуспешно пытался прикурить.

— Черт тебя побери, Вова, — с тоской произнес Борис, отставив незажженную папиросу, — такое было утро, а ты так его изгадил. И на хрена? Чтобы мы разделили твои вшивые страхи? Чтобы не рисковали строить свою жизнь? Не понимаю. Ну ладно был бы ты жертвой пьяного аборта, так нормальный же. Не понимаю.

— Степаныч, на, прикури, — чиркнул спичкой Дима. — Ты, Степаныч, успокойся. Все нормально. Ильич же не со зла, ну перепил вчера мужик. Занесло. Так ведь с кем не бывает. А гнойник должен был лопнуть. Вот он и лопнул. Теперь мы выздоровеем. Кстати, а вот за это стоит выпить.

На лице Зверева обозначилась зубастая американская улыбка, явное следствие смущения.

— Да ну тебя к черту, Дима. Второй день толчем воду в ступе, а теперь еще и истерики слушаем, — нервно затягиваясь, ответил Федотов, понимая, что сегодняшний день безнадежно потерян.

— Вова запомни! — обратился он к Доценту.

— Если у тебя только мелькнет мысль что-то донести до властей, ты ни куда не торопишься. Ты нам все логично и четко обоснуешь. Докажешь, отчего это выгодно нам! Не властям, а только нам! Ты это очень крепко запомни.

— Так и я о том же, — разливая коньяк, наигранно поддержал Дима. — Степаныч, вот случился у нас сегодня инцидент, а отчего это?

— Ну? — хмуро уточнил Борис, опасаясь неприятного продолжения.

— Ильич, я сейчас тебе покажу, как Степаныч вчера выдавал: «Господа! Мне кажется, вы забыли, где мы находимся. Вы забыли о традициях этой великой страны. Вы находитесь в самом центре Великой Российской Империи, в стране-носительнице высоких христианских идеалов. Но это еще не все! Вы находитесь в центре державы, берущей свое начало от древних Ариев. Наши пращуры жили здесь многие миллионы лет тому назад. Тогда эта земля называлась Гиперборея, а мы все их славные потомки! И как раз поэтому не соблюдающие заветы предков, но работающие по воскресеньям попадают в неприятные ситуации. Так поднимем же наши бокалы за славные христианские праздники, что подарены нам в количестве сорока восьми штук в году, по числу воскресений. Это я к тому, господа-переселенцы, что сегодня воскресенье, а мы делами занялись. За то всевышний нас и покарал. Так давайте забудем эту грязную историю и отметим христианский праздник. Прошу поднять бокалы!

Вечером возвращались на извозчике. Федотов, погруженный в свои думы, пытался удержать на коленях голову уснувшего Ильича. Получалось плохо, голова поминутно свешивалась за край пролетки.

А еще Борис безрезультатно пытался вспомнить, как они попали в последний трактир. В памяти всплывали странные сцены. В одной Ильич что-то исполнял по-французски, а чуть позже прилюдно выговаривал Димону, что христианских праздников много больше, нежели тот себе представляет. Недель же в году так и вообще пятьдесят две. Видимо, Доцент разошелся не на шутку и оттого учинил в трактире форменное безобразие в виде прямого и тайного голосования. Математик хотел наказать Димона за календарную безграмотность. Итога голосований Борис не помнил, хотя знал — что-то от этого случилось.

Затем в отравленном алкоголем мозгу всплыл здоровенный мужик, пивший с ним на брудершафт. После чего, вытирая седые усы, орал, что он Гиляровский. Однако Гиляровский, в представлении Федотова, был смугл и небольшого роста, а еще Гиляровский представлялся ему застенчиво мягким. Именно это Борис втолковывал Лжегиляровскому. Еще он доказывал самозванцу, что настоящий Гиляровский, написав «Москва и москвичи», запил и помер от горячки.