Охота с красным кречетом - страница 2

Поезд командарма Лашевича уже ушел на правый берег, приказы отдавались по телефону, но Васильев, начдив 29–й, их не слышал — раненный в шею, охрипший, испятнанный кровью и сажей, он стоял на подножке паровоза, который тендером таранил разбитые вагоны, освобождая путь. Людским месивом клубились платформы, надрывались телефоны в аппаратной. В пять часов дня последний эшелон прогудел под чугунными пролетами, вслед за ним бесшумно пронеслись несколько дрезин, облепленных красноармейцами. Взорвать мост не удалось: бывший саперный прапорщик Иваницкий вызвался подвести запал к заложенной взрывчатке, но по дороге пристрелил помощника и бежал к победителям. Карабкаясь на береговой откос, он, чтобы сверху не шлепнули по ошибке, орал во все горло: «Боже, царя храни…»

Пепеляев стоял на откосе, смотрел в бинокль на камский лед, испещренный полыньями от снарядов, трупами лошадей, перевёрнутыми санями, бегущими и неподвижно распростертыми на снегу человеческими фигурками. Капитан Шамардин, адъютант, подвел Иваницкого, предъявил саперную снасть, которую тот захватил с собой как доказательство, начал докладывать о его подвиге, но генерал, не дослушав, развернулся и звучно врезал бывшему прапорщику по обмороженной скуле.

— Запомни, — сказал Пепеляев, — мы не за царя воюем. Таких песен больше не пой.

К шести часам вечера все было кончено: город пал.

Верхом на Васильке, окруженный штабными офицерами, Пепеляев медленно ехал по Покровской — сзади полуэскадрон конвоя, впереди по — утиному переваливается по неровной мостовой броневик «Иртыш» с шапкой снега на башне. Из — под горы несет гарью, за Камой растекаются в небе дымы ушедших поездов, на реке, на окраинах еще постреливают, но здесь, в центре, тихо, пустынны широкие улицы, строго под прямым углом отходящие от Покровской вправо и влево, окна заложены ставнями.

Пепеляев обернулся к Шамардину, ехавшему чуть позади:

— Завтра представишь мне список всех пермских купцов. Понял?

Не генеральская это привычка — спрашивать, понятен ли приказ, но вокруг сплошь головотяпы, в одно ухо влетает, в другое вылетает. Шамардин, тот бывший уездный воинский начальник, пороху не нюхал, нагайками думает войну выиграть, шомполами. Труслив и по трусости своей старателен: что в Омске слух, то для Шамардина — циркуляр. Черта с два стал бы Пепеляев держать при себе такого адъютанта, ан не прогонишь — из Омска рекомендован как опытный и деятельный офицер. Хотя какой, к лешему, опытный! Пушку от гаубицы отличить не может. И в седле сидит, как митрополит на осляти. Ясное дело, приставлен для наблюдения. Что ж, пускай. Пускай, сукин сын, понаблюдает, как генерал Пепеляев спит на снегу, сутками не бреется, первым идет под пули. Он покосился на Шамардина, который зачем — то вынул шашку из ножен, так и ехал с обнаженной шашкой в руке, победительно поглядывая по сторонам. Нет, брат! Еще недельку покрасуешься при штабе, и в строй, в строй. Нынче, после такой победы, никто не заставит держать в адъютантах эту шпионскую морду. Ни Гайда, ни ставка, ни даже сам Колчак. Мало ли, что он, Пепеляев связан был с эсерами. Не доверяли ему? Так во же вам! Кто вошел в Пермь? Пепеляев.

По Покровской, потом по Сибирской. Попадались по пути мертвые лошади, некоторые без задних ног, с вырубленными кусками мяса. Совсем оголодали, солдатики, где — нибудь по огородам пекут сейчас эту конину, а в дома лезть боятся — накануне сам зачитал перед строем приказ о расстреле за мародерство. Последний хлеб съели на прошлой неделе, в обозе лишь гнилая селедка да овсяная мука на лепешки. И раздета дивизия, разута. Полушубков нет, валенок не хватает.

— Понял? — переспросил он Шамардина. — Всех купцов… И шашку спрячь.

Прямо посреди улицы валялись конские трупы, целые своры собак рвали их с урчанием и визгом. Солдат убитых не трогали, а лошадей рвали, по уши в крови рылись во внутренностях, и за добычу держались до конца, прыскались из — под самых колес броневика, с мерзким лаем разбегались в шаге перед кортежем.

— Сразу видать, что тут у них за власть была, — сказал Пепеляев. — Псы — то вон как одичали.