Охотничье братство - страница 16
Еще до нашего приезда киногруппа занималась натурными съемками начиная с дома, где жил Виталий, и по живописным берегам озера. Потом посадили Николая Ивановича на стул под деревьями, неподалеку от озерного берега, и он перед камерой рассказывал о Виталии, что помнил, что знал, без всякого сценария. Посадили на стул и меня. Я рассказывал о том, что помнил и знал. И, как всегда, в этот период, характерный нападками на охотников, я, с удовольствием и стараясь быть объективным, говорил о значении охоты в жизни Виталия. О том, как привела она его в лес, научила любить и в конце концов сделала писателем-натуралистом. При этом я, конечно, опровергал критиков и литературоведов, старавшихся скрыть, пригасить эту сторону его жизни, а то и солгать, что он под конец жизни был противником охоты…
Во время просмотра фильма в Доме кино я был приятно поражен великолепными натурными съемками лебедей над Финским заливом и возмущен тем, как сделан фильм. С моей точки зрения, грубейшими ошибками были: отсутствие детей на экране (ведь для них писал Бианки, им же адресован фильм), его затянутость; постоянный показ крупным планом лица Николая Ивановича (у ребят, конечно, остается впечатление, что это и есть Бианки), несоответствие показа животных и их голосов (это в бианковском-то фильме!); и, наконец, я был крайне недоволен, что полностью исключили мое выступление и тем самым опять исказили образ писателя.
После просмотра, перед обсуждением, ко мне подошел режиссер фильма Ерышев, спросил мое мнение. Я в двух словах сказал. Ерышев зашептал мне на ухо, что он согласен, что все сам знает, понимает, что мое мнение для него весьма ценно; а дальше — просительно: «Бога ради, не выступайте. Ведь это формальная сдача работы, как бы предварительная. Если вы выступите — катастрофа: с людьми не рассчитаться. Я обещаю, даю слово все учесть и восстановить, в первую очередь ваш рассказ».
Я не выступил. Ерышева больше в глаза не видел. Фильм пошел, каким был показан на просмотре, демонстрировался несколько раз по телевидению.
Мы вышли из дома в час, когда солнце заметно спустилось с полуденной высоты. В это время тетерева начинают выбираться из гущарок на чистое, и собаке легче взять след.
Сошли с крыльца, по-деревенски крутого, узкоступенчатого, и, придерживая ружья, чтобы не стукнуть прикладами о калитку, вышли на улицу. Улица зеленая, покрытая неистребимой гусиной травкой. За околицей у гравийного карьера свернули с каменной дороги на логовую, малоезженную, и пошли к Черному болоту…
Я один. В эти места попал после смерти Виталия и только воображаю, что в погожий августовский день мы с ним вместе идем на охоту в час, когда тетерева выходят из гущарок на чистое.
С женой и сыном Виталием в Михееве. (1938 г.).
Приехал накануне, ночевал в избе, где несколько лет жили Бианки. Хозяин дома рассказывал про их житье-бытье в Михееве. Рассказывал так любовно и подробно, будто вчера было. Сказал еще, что в эту пору Виталий Валентинович ходил на охоту каждый день и с пустыми руками не возвращался. Посоветовал и мне взять вечернее поле, благо ружье и собака со мной. Он направит меня куда надо — хорошо помнит, где охотился Виталий Валентинович.
И верно, после логовой дороги я знал куда идти, стоял на тропе Виталия и был охотником той же веры, привычек и толка.
За небольшим ольховым перелеском открылись светлые полянки, разделенные узкими лядинками молодых березняков.
Остановился у придорожного камня, чтобы ружье зарядить и оглядеться. Глянул — и заволновался. Хороши места! Самые подходящие для выводков: полуоткрытые, много некоей и в ней иван-да-марья — тетеревиная травка, укромные уголки на меленьких нечищенных вырубках, буйно поросших кипреем.
Конечно, и Виталий здесь стоял, любовался, ружье заряжал.
Повела тропа на далекий бугор, через кошеные пожни, через ручьевины, где под ногой хлюпает вода, а самого ручья нет — так он зарос осокой и таволгой. На опушке леса геодезическая вышка. Понятно, узнаю, — писал Виталий:
«У вышки передо мной, с болотца, шагах в полуторастах вылетели два косача, полетели к вышке, но раздумали, повернули назад — против ветра. Как раз светило предзакатное солнце, ближний ко мне косач был так волшебно освещен, летел так тихо, что я замечтался и забыл по нему выстрелить».