Охотничье братство - страница 37

Все было в полной исправности у Петровича — вот только ружье огорчало. Получил ружье от тестя, Леонида Васильевича. Это была тяжеловатая тулка двенадцатого калибра, штучного разбора, с прекрасным боем, надежным для всех номеров дроби. Еще у первого хозяина от правого курка отлетел верхний хвостик. Все попытки его приварить, приделать на прежнее место не увенчались успехом. Виктор привык поднимать такой укороченный курок, но это был явный непорядок.

Когда я думал о педантичности, аккуратности моего друга, мысленно переносил его качества на других командиров Красной Армии, мне было приятно, как-то надежно, — ведь для военного дела, я понимал, очень важна такая расчетливость и предусмотрительность.

Держать собаку ему было трудно. И все же, когда жизнь стабилизировалась, он завел черную лайку Мамая, сына Турахи Фрейберга. Как полагается, взял тридцатидневным щенком и сразу влюбился. Мог бесконечно рассказывать, каким замечательным псом вырос Мамай. Только послушать, как эта потрясающая собака отлично лает белку и куницу, геройски задавила, нырнув в воду, норку, можно добыть из-под нее даже зайца, если подождать на месте подъема, Мамай, правда, бросит, уйдет в сторону, однако заяц сам завершит круг. Да что зайцы! Даже на открытом болоте можно взять, как из-под легавой, дупеля: надо держать собаку близко перед собой и смотреть, когда Мамаев хвост, круглая баранка, лежащая на спине, начнет ерзать: внимание! — впереди дупель.

Виктор был сильно занят — учился и работал; по зимам мы мало с ним виделись, мало охотились, но лето почти каждый год проводили вместе. Хорошо запомнилось лето 1938 года на Селигере. Четыре семьи, в их числе Конокотины, и, как всегда, с нами Митя Тищенко, — мы жили в рыбацкой деревушке Заплавье. Арендовали у местных жителей парусные шлюпки и по два, а то и по три раза в неделю выходили в озера и пропадали там день, два, ночевали на островах или берегах чудесного озера. Ходили за Осташков, к верховью Волги, по речке Полоновке в Полоновское плесо. А когда пришло охотничье время, с утра в лесу с легавыми собаками, днем стреляем уток по ерикам — протокам озера — с подхода или со шлюпки, к концу дня — выход на утиные зорьки.

Не сосчитать, сколько дней и ночей мы с Виктором провели на охоте. Но забавно, что, как начнешь вспоминать, в голову приходит — может быть, только в мою голову? — не обычное, благополучное: «Походили, увидели, стреляли, добыли, усталые, но довольные, вернулись домой», а вспоминается какая-нибудь несуразица.

Вот, например, охота на лосей. Я получил приглашение из охотхозяйства Лесотехнической академии и пригласил с собой Петровича. Он с удовольствием принял приглашение, тем более что с мясом тогда в городе было плохо. После двух или трех неудачных загонов прямо на Виктора вышел лось. Стрелять разрешено было только быка, лосихи запрещены. Было это дело в конце декабря, когда большинство лосей уже сбросило рога. На Петровича вышел безрогий, пересек линию без выстрела. Виктор объяснял: «Понимаешь, он близко подошел, даже показалось, что вижу округлое место от сброшенного рога. Уверенности не было — не хотел тебя подвести, я же твой гость! Не мог». Милый, ответственный мой друг, он не догадывался, что ошибкой все были бы довольны, — так сложились обстоятельства и всё тут.

После охоты нам нужно было попасть к поезду на станцию Тосно. Отдохнули в Охотничьем дворце. Транспорта никакого не оказалось, надо пешочком двадцать километров. Уезжали мы из города в большой мороз в валенках. А тут с утра пошла резкая оттепель, подуло с юга как из печки, и снег на глазах стал оседать и таять. В лесу это не представило большого неудобства, но когда мы вышли из дворца на шоссе, ахнули и переглянулись: все полотно дороги — снежно-водяная каша. Валенки мгновенно промокли. Усталые еще на охоте, с превеликим трудом мы передвигали пудовые замерзшие ноги — и так двадцать километров! Это запомнилось…

Измученные, холодные, мы ввалились в маленький станционный буфет. Спасибо буфетчице: она по нашему заказу налила нам по стакану черносмородиновой наливки — в жизни ничего не пил вкуснее — и слова не сказала, когда мы разулись, в углу над ведром отжали портянки, валенки прислонили к горячей печке и в сменных шерстяных носках, сидя за столиком, ожидали поезда. Блаженство! И это запомнилось.