Океан Бурь. Книга вторая - страница 28

— Ничего они не сделают, у меня по веем предметам голые пятерки. Круглый пятерочник.

— Ты круглый дурак! — перебил Венка.

— Кто дурак? — спросил Володя таким голосом, словно он съел подряд четыре порции мороженого, и, выпятив грудь, повернулся плечом к Венке. — Кто дурак?

Венка объяснил:

— Чего ты на меня наскакиваешь? Я хочу как лучше. Знаешь, что сказала Мария Николаевна директору? Я сам слышал. Она сказала: «Делайте, что хотите, я больше не могу».

— Это она про меня?

— Про тебя. Ты слушай самое главное: «Я, говорит, умываю руки».

— А он что?

— А директор говорит: «Мы не имеем права умывать руки, мы за него (за тебя, значит) отвечаем».

— А потом что? — хмуро спросил Володя.

— А тут он заметил меня.

— Прогнали?

— Конечно. Вовка, а что это они про руки?

Володя и сам не понимал таинственного смысла этих слов. Кто его знает, что они означают. Наверное, хорошего мало. Никогда ничего определенного нельзя сказать, если имеешь дело со взрослыми. На всякий случай он сказал:

— Ну и пускай умывает свои руки.

Раздосадованный упорством друга, Венка осуждающе проворчал:

— Нашел с кем связываться: оторвановские…

— Да что ты пристал со своими оторвановскими!

— Что тебе, трудно обойти? — обозлился Венка и пообещал: — Я, Вовка, на всякий случай, если тебя вызовут, недалеко буду. Я тебя выручу, Вовка.

Володя хотел ответить, что для него никакого труда это не составляет — обойти оторвановских за сто метров. Пожалуйста! Хоть за тысячу! Жалко, что ли! Но пускай он лучше пострадает, а не уступит оторвановским и никаким другим тоже не уступит.

Но сказать он ничего не успел. На лестнице, прямо над их головами, раздался такой уж совершенно отчаянный вопль, что Венка сразу же вспомнил о своем высоком звании. Поправив красную повязку на рукаве, он со скоростью космической ракеты вознесся по лестнице и врезался в самый центр скандала.

Николай Иванович, директор школы, вызвал Володю сразу же после уроков. Он снял очки и вздохнул:

— Не знаю, что с тобой делать…

Володя в ответ тоже вздохнул. Никто не знает: ни учителя, ни мать. Они только вздыхают или угрожают чем-нибудь и почему-то думают, что это интересно, когда тебя называют хулиганом и все время жалуются на тебя.

А интересно, если бы у него, как у всех, был отец, он бы знал, что надо делать? Наверное бы знал.

Он бы так сказал:

— Я знаю, что мне с тобой делать. У меня, брат, не отвертишься, покоряйся моей воле.

И Володя с полным доверием бы покорился твердой воле отца.

Вначале он еще ждал, что придумают какое-нибудь настоящее испытание для него, но так и не дождался. Все осталось по-старому. Его стыдили в учительской и перед всем классом; спрашивали, есть ли у него совесть; рисовали в стенгазете — плохо нарисовали, он бы в сто раз лучше нарисовал.

За окном догорал хороший апрельский денек. Внизу на спортивной площадке ребята гоняли мяч, доносились ликующие возгласы и пронзительный свист. Сразу видно, что там лупят мяч ногами, что было строжайше запрещено после того, как в учительской высадили сразу четыре стекла.

Володя осторожно взглянул на директора: старается, думает, как бы перевоспитать непокорного ученика. И ничего не получается. Он участливо спросил:

— Для других так знаете, а для меня так нет?..

— Знаешь что, — невесело сказал Николай Иванович, — ты меня не учи.

— Уж и спросить нельзя…

Выхватив из кармана блестящий портсигар, директор достал папиросу, покрутил ее между пальцами и бросил на стол. Постукивая ребром портсигара по своей ладони, он сказал:

— Вот сейчас мама твоя придет.

— А зачем? — Володя потянул носом. Почему-то, когда человеку приходится трудно, нос начинает усиленно вырабатывать свою продукцию.

— А в этом вопросе как-нибудь без тебя разберемся.

Подумав, что без него как раз ничего бы и не было, Володя сообщил:

— Не придет она.

— Как так не придет?

— Сегодня партсобрание.

— Все тебе известно, — проговорил Николай Иванович и снова занялся своим портсигаром.

Наступила томительная тишина. Володя тоскливо рассматривал старый диван, обитый черной облупившейся клеенкой, равнодушно ожидая наказания. Молчание затянулось. Именно в такие минуты чувствуешь себя неловко, сознание собственной вины чудовищно набухает, и ты начинаешь глупо надеяться на какое-нибудь чудо: вдруг начнется пожар, или провалится пол, или случится еще что-нибудь такое, отчего все твои преступления сразу побледнеют. В дверь постучали.