Океан. Выпуск 7 - страница 23
Через несколько часов мы бросили якорь на рейде против Пятиизбянки — в нескольких километрах от Калача. И почти сразу же от буксира отделилась лодка с несколькими гребцами и пошла к нам.
— Капитан плывет, — сказал Иван Игнатьевич и сам поспешил спустить деревянный трап.
Потом они все вместе — высокий, серьезный капитан, тот самый человек в клеенчатом плаще, который в море командовал расчалкой, Иван Игнатьевич, помощник капитана и Маша — прошли вдоль борта, рассматривая разрушения, причиненные штормом. Капитан мрачнел, что-то отмечал у себя в блокноте, изредка задавал вопросы Ивану Игнатьевичу. Я ожидал, что Иван Игнатьевич, как рыжий шкипер, будет упрекать капитана, но разговор шел в самых спокойных тонах и будто бы даже не о неудачном рейсе.
Закончив осмотр, все закурили и уселись у больших кнехтов.
— Новое море, — сказал капитан, как говорят о машине, которую только что сделали, но не успели еще как следует освоить. — Бури степные бывают с налету и бьют здорово.
— Да ведь на море так — то шторм, то штиль, середины нету, — согласился Иван Игнатьевич и спросил: — Я слыхал, здесь недавно большую баржу утопило?
— Утопило, — подтвердил капитан.
— Скажи ты! — изумился Иван Игнатьевич, и в голосе его послышалось явное восхищение. — Экая штука — море! Сделали себе на голову.
Они еще долго вспоминали, какие неожиданные и страшные штормы бывают на Цимле, как трудно здесь осенью и ранней весной, в ледовую погоду водить караваны речных судов. И все это звучало как самое сильное одобрение людскому труду, создавшему здесь, в степи, настоящее море. Они сравнивали его с Азовским и приходили к выводу, что тут, на Цимле, морякам приходится труднее.
Выкурив две папиросы, капитан встал, пожал руку Ивану Игнатьевичу и спустился в свою шлюпку.
Глядя ему вслед, Иван Игнатьевич сказал помощнику сочувственно:
— Эх, лишились ребята премии на весь месяц. Да еще комиссии разные рассматривать будут.
Он ушел к себе, не глядя на нас. А мне показалось, что он не хочет, чтобы мы с Петькой слушали его. Все равно мы еще не поймем, что значит для моряков, плавающих всю жизнь, рискующих каждый день, вот такой аварийный рейс, ставящий под сомнение их способности мореходов.
…А скоро нас взял маленький работяга-буксир БТ и потащил в Калач на судостроительно-судоремонтный завод. Там нашей баржей завладели люди в промасленных, испачканных металлом спецовках, а мы с Петькой отправились бродить по Калачу.
Мы шли, вглядывались в лица встречных и, может быть, незаметно для самих себя покачивались, как заправские моряки, привыкшие ходить по шаткой палубе.
— Да, — сказал Петька, — это тебе не синус с косинусом!
Я понял и кивнул головой.
15 октября. Осень. Наш караван, сформированный из трех барж и мощного буксира, уже неделю пробивается сквозь полосу штормов. Караван этот экспериментальный. Буксирный пароход идет не впереди барж, а за ними. Он толкает последнюю баржу в корму, та — следующую. Скрепленное толстыми стальными тросами сооружение это длиной в полкилометра! В некоторых местах им можно полностью перегородить волжский фарватер. Недаром капитан буксира спит только днем, а как стемнеет, выходит на мостик. Я видел его несколько раз близко — меньше меня ростом, белобрысый, и лицо застенчивое.
Отец меня спрашивал: «Что ты знаешь о работе?» Вот этот капитан, наверное, знает о работе все! Страшно подумать, сколько тащит его пароход, и все против мощного волжского течения! А тут, как назло, — туманы. Мне кажется, что земля, как самолет, попала в область густой облачности и напрасно старается сквозь нее пробиться. С утра до вечера палубы мокры, будто после проливного дождя. На лицо, одежду оседают мелкие капли. Стекла рубки, сколько их ни протирай, без конца потеют, и вода за бортом серая, без блеска, как туман.
Мы давно уже ходим в стеганках или в пальто. Холодно. Когда караван подходит близко к берегу, я вижу деревья. Им тоже холодно — они застыли, словно им сыро и неприятно шевелиться. К обеду обычно разыгрывается сильный ветер. Он рвет и гонит туман. Тот цепляется за деревья, жмется к реке и даже когда поднимается сравнительно высоко — вода остается свинцово-серой, скучной и холодной, ей для жизни не хватает солнечной искры.