Окопники - страница 53

— Никуда вы не пойдете, — мягко возразила хозяйка. — В саду вам делать нечего, а кровать эта пока пустует. Здесь спит моя сестра, но вчера она уехала в город. Так что не

стесняйтесь, чувствуйте себя как дома… Меня зовут Екатериной Андреевной, а вас?

— Алексей, — представился я, отметив про себя, что она, наверное, учительница. Лицо ее оставалось строгим даже тогда, когда улыбалась. И я, недавний школьник, сразу оробел.

Екатерина Андреевна сказала:

— Умывальник — в передней, там же ведро с водою.

Я послушно отправился умываться. Только не в переднюю, а во двор, прихватив из‑под умывальника ведро, полное воды. Екатерина Андреевна вынесла мне свежее, хрустящее полотенце.

Вернувшись в дом, я не застал ее в отведенной мне комнате. Она ушла в другую и приказывала оттуда строгим учительским голосом:

— Снимите с себя все и положите на стул.

«Этого еще не хватало!» — подумал я, но ослушаться не посмел. Быстро разделся и, как только коснулся ухом подушки, сразу же провалился в сон.

В середине дня меня разбудил старшина. Принес чистое белье и пригласил искупаться в речке. Вся моя рота, пользуясь случаем, купалась и стирала обмундирование. Свою одежду я нашел на том же стуле, где оставил ее, укладываясь спать. Она уже была выстирана и выглажена.

Остаток дня ушел на всяческие ротные дела. Потом я то ли обедал, то ли ужинал вместе с Екатериной Андреевной и пил чай из чашки на боиодце, от чего успел отвыкнуть. А Екатерина Андреевна, по — видимому, отвыкла от того, что составляло наш так называемый офицерский доппаек, и стеснялась взять печенье или сливочное масло.

Я не ошибся в моих предположениях насчет ее профессии: она преподавала в местной школе литературу. Муж ее, тоже учитель, находился на фронте. Так она считала, хотя вестей от него не было с осени сорок первого года. Они вместе окончили педагогический институт, вместе приехали в это село, работали в одной школе.

Давно уже смерклось, а мы все сидели у раскрытого окна, не зажигая света. Свой школьный предмет Екатерина Андреевна знала превосходно и как опытный экскурсовод вела меня от одного великого литературного произведения к другому, раскрывала передо мной огромный мир образов, идей, задерживаясь на какое‑то время то во дворцах, то в

крестьянских шбах с земляными полами, то на поле сражения, то на пашне у свежей борозды, то па лугу с копнами сена… Говорила она медленно, как на уроке, с интонацией, которой владеют только учителя.

За окном стояла удивительная тишина. И опять мне не верилось, что где‑то совсем рядом громыхает война.

Екатерина Андреевна спросила:

— Вы любите стихи?

Вопрос был неожиданный, я не знал, что ей ответить. Люблю ли я стихи? Не задумывался об этом. Некоторые стихи Лермонтова я выучил наизусть, и не потому, что нам их задавали, а по собственной доброй воле. Ну, например:

Прочитав Екатерине Андреевне эти строки, я перешел к стихам Пушкина:

Потом вспомнил Есенина:

И поймал себя на мысли, что, пожалуй, слишком увлекся, похож на старательного ученика, отвечающего домашнее задание. Учительница слушала меня тоже, как на уроке и, кажется, была довольна. Я уже ждал ее «оценки», а она задала «дополнительный» вопрос:

— А Тютчева вы читали?

Я стал припоминать: что‑то читал, что‑то слышал. Но что? Вспомнилось только «Люблю грозу в начале мая…»

— Знаете, Толстой утверждал, что без Тютчева жить нельзя, — сказала Екатерина Андреевна.

Нет, я об этом не знал и переспросил озадаченно:

— Жить нельзя?

— Да, да…

— Екатерина Андреевна, — попросил я, — прочтите мне что‑нибудь из Тютчева.

На одном дыхании она прочла несколько стихотворений и замолчала. Я гоже молчал, потрясенный услышанным. Мне хотелось, чтобы этот вечер продолжался как можно дольше.

Екатерина Андреевна вдруг попросила рассказать о

себе.

А что я мог рассказать? В 1941 году окончил десятилетку, поступил в военное училище. Воевал под Москвой, на Северо — Западном фронте, теперь вот веду рогу куда‑то в сторону Орла.