Окопные стихи - страница 2
Что видно из окопа? —
бедняга воробей,
пораненный войною,
скакает через силу,
заваливаясь набок;
бугры кротовых куч,
после дождей нарытые;
мышонок полевой —
снуёт себе у норки,
корма заготовляет;
и тучи синих мух
над трупами убитых...
Что видно из окопа? —
немецкая траншея
у городка фабричного —
проходит огородами:
картофель и капуста;
окраинные домики:
разрушенные крыши,
проломанные стены,
распахнутые двери,
повыбитые окна —
и ни души вокруг;
и две трубы кирпичные
на фоне неба синего
с застывшими барашками
далёких облаков...
Что видно из окопа? —
да ничего особого:
нейтралка — вот и всё!
Замполит
Шли Брянщиной. Фриц драпает. Большое село — Ишово. Часть изб горит. Старуха произносила речь...
Из фронтового дневника. 20 сентября 1943 года
Помню:
стоя на пожухлом склоне,
вытянув натруженные руки,
к нам, идущим по селу колонной,
с речью обратилася старуха.
Стлался дым — чадили гарью хаты:
фрицы драпанули из села,
и остались после них, проклятых,
как обычно — пепел и зола.
И хотя уже мы пол-России
видели в руинах и слезах,
горло жгли старухины, простые,
не из книжек взятые слова.
И Вершинин Колька, мой наводчик,
произнёс серьёзно так на вид:
— Неплохой бы вышел, между прочим,
из мамаши этой замполит!..
А у замполита сдали нервы.
И, проковыляв с пригорка, мать
принялась над нами, как над мёртвыми,
жалобно, по-бабьи, причитать.
Тут мы растерялись на мгновенье.
А Вершинин Колька говорит:
— Мать! Не хорони нас прежде времени.
Это дело, знаешь, не горит...
И уж всё на свете перепутав
и не зная, как себя вести,
на прощанье стала нас старуха
по-крестьянски истово крестить.
И мы шли —
повзводно и поротно,
с Богом незнакомые вовек,
шли
в шеренгах, сдвинувшихся плотно,
словно все — один мы человек;
шли
под это крестное знаменье,
как когда-то предки наши шли,
шли сурово
под благословенье
русской
исстрадавшейся
земли.
Неудачный бой
Мы идем — и молчим. Ни о чем говорить нам не хочется.
И о чем говорить, если мы четверть часа назад
положили у той артогнем перепаханной рощицы
половину ребят — и каких, доложу вам, ребят!..
Кто уж там виноват -
разберутся начальники сами,
Наше дело мы сделали: сказано
было “вперед” — мы вперед.
А как шли!.. Это надобно видеть своими глазами,
как пехота, царица полей, в наступленье в охотку идет...
Трижды мы выходили на ближний рубеж для атаки.
Трижды мы поднимались с раскатистым криком “ура”.
Но бросала на землю разорванной цепи остатки
возле самых траншей пулеметным огнем немчура.
И на мокром лугу, там и сям, бугорочками серыми
оставались лежать в посеченных шинелях тела...
Кто-то где-то ошибся.
Что-то где-то не сделали.
А пехота все эти ошибки
оплачивай кровью сполна.
Мы идем — и молчим....
Сухая тишина
Шли танки...
И земля — дрожала.
Тонула в грохоте стальном.
И танковых орудий жала
белёсым брызгали огнём.
На батарее — ад кромешный!
Земля взметнулась к небесам.
И перебито, перемешано
железо с кровью пополам.
И дым клубится по опушке
слепой и едкой пеленой, —
одна, истерзанная пушка,
ещё ведёт неравный бой.
Но скоро и она, слабея,
заглохнет, взрывом изувечена,
и тишина — сухая, вечная —
опустится на батарею.
И только колесо ребристое
вертеться будет и скрипеть, —
здесь невозможно было выстоять,
а выстояв — не умереть.
Глаза
Если мертвому сразу глаза не закроешь,
То потом уже их не закрыть никогда.
И с глазами открытыми так и зароешь,
В плащ-палатку пробитую труп закатав.
И хотя никакой нет вины за тобою,
Ты почувствуешь вдруг, от него уходя,
Будто он с укоризной и тихою болью
Сквозь могильную землю глядит на тебя.
Пулеметчик
Памяти пулеметчика Юрия Свистунова, погибшего под Ленинградом.
По-волчьи поджарый, по-волчьи выносливый,
с обветренным, словно из жести, лицом, -
он меряет версты по пыльным проселкам,
повесив на шею трофейный "эмгач",
и руки свисают – как с коромысла.
И дни его мудрым наполнены смыслом.
У края дымящейся толом воронки
он шкурой познал философию жизни:
да жизнь коротка – как винтовочный выстрел
но пуля должна не пройти мимо цели.
И он - в порыжелой солдатской шинели –
шагает привычно по пыльным проселкам, -
бренчат в вещмешке пулеметные ленты,
торчит черенок саперной лопатки
и ствол запасной, завернутый в тряпки.
Он щурит глаза, подведенные пылью, -