Окраина - страница 39

А Сибирь? Отчего она, никогда не ведавшая крепостного права, поставлена в еще более невыгодное, бесправное положение? Кто даст на это прямой и ясный ответ?..

Только под утро Потанин ложится на жесткий тюфяк и мгновенно засыпает. Тотчас высокие горы, с заснеженными вершинами, окружают его, и он без труда узнает их по характерным очертаниям: Тянь-Шань. Вдруг появляется Семенов, посмеивается хитро и говорит: «А знаете, мой друг, долгое время считалось происхождение этих гор вулканическим. И Гумбольдт придерживался этого ошибочного мнения… Нет, нет, дорогой Григорий Николаевич, ученый не должен, не имеет права размениваться на мелочи». Потом горы исчезают, и Потанин оказывается на берегу Иртыша. Он еще мальчик, и отец, хорунжий конноартиллерийского полка, усадив его на коня, дает в руки поводья и почему-то голосом все того же Семенова говорит: «Посмотрим, какой из тебя выйдет казак».

Много лет спустя сотник Потанин, уже хлебнувший вдосталь казачьей службы, встретил Петра Петровича Семенова в Омске; тот, проведав от кого-то о том, что есть в полку молодой офицер, собирающий гербарии, удивился: «Офицер собирает гербарии?!» И непременно захотел его повидать. Эта встреча имела для Потанина большое значение. Семенов настоятельно советовал оставить службу и ехать в Петербург учиться. «Иначе, — говорил он, — засосет среда, и вы так и останетесь любителем-коллекционером». Потанин и сам давно об этом думал. Но что он мог сделать? Казачий офицер мог уйти в отставку лишь по истечении двадцати пяти лет. Но тогда ему будет уже за сорок. Нет, нет, надо искать выход. Семенов искренне хотел помочь. «Знаете, — сказал он, — у меня есть брат, генерал, служит в Петербурге. Постараюсь уговорить его взять вас в адъютанты. Служба не обременительная, и вы могли бы посещать университет…»

Семенов уехал. И Потанин стал ждать от него писем. Но писем все не было и не было. Видимо, петербургский генерал не захотел брать в адъютанты казачьего офицера, да и сам Семенов, назначенный вскоре секретарем комиссии по крестьянскому вопросу, был слишком занят, должно быть, руки не доходили до писем…

Но все же выход был найден. Помогли друзья. Они уговорили полкового доктора «найти» у сотника Потанина какую-нибудь болезнь. Доктор оказался человеком умным, понимающим — он «обнаружил» у Потанина… грыжу, а с грыжей, сами понимаете, казачьему офицеру служба заказана… И вскоре Потанин получил свидетельство об отставке и отправился поначалу в Томск. Там он познакомился с Бакуниным. Этот удивительный, необыкновенный человек («европейская знаменитость», как говорили о нем в Томске), знавший лично Маркса и Гервега, Прудона и Жорж Санд, дважды за свою революционную деятельность в Европе приговоренный к смерти, переданный затем российским властям и отсидевший шесть лет в казематах Петропавловки и Шлиссельбурга, сослан был, наконец, в Сибирь. Крупноголовый, с седеющей гривой волос, он был похож на стареющего льва, могучего и крепкого еще, не сломленного бурной жизнью… Восемнадцатилетняя жена его, Антося, выглядела рядом с ним девочкой. Она, в сущности, и была девочкой, и отец ее, Ксаверий Васильевич Квятковский, долго противился, не хотел отдавать ее за ссыльного. Но как раз в это время случилось быть проездом в Томске восточно-сибирскому генерал-губернатору графу Муравьеву-Амурскому, доводившемуся Бакунину родственником, он и склонил Квятковского дать согласие на брак дочери с Бакуниным, заметив при этом, что ждет их блестящее будущее…

Жил Бакунин с молоденькой своей женой в небольшом деревянном доме на Воскресенской горе, по улице Ефремовской. Потанин понравился ему, Бакунин нашел в нем умного и понимающего собеседника. И шутливо называл «сибирским Ломоносовым». Так он и кузинам своим написал в Петербург:

Больше того, сам не имея в то время лишней копейки, Бакунин достал для Потанина сто рублей и выхлопотал разрешение ехать до Петербурга бесплатно с обозом, везшим в столицу золото…