Окрылённые временем - страница 15

Было уже темно. Лунная ночь еще не начиналась. Буженинов обогнул развалины и шагах в пятидесяти увидел два освещенных окошка деревянного домика, выходившего задом на пустырь. Свет падал на кучу щебня, ржавого мусора, битой посуды. Буженинов обогнул ее и в окне увидел Утевкина, набивавшего папиросы, – видимо, он куда-то спешил. Он был в фуражке с чиновничьим околышем, без кокарды и с парусиновым верхом. Губы его, помогавшие набиванию папирос, улыбались под волнистым большим носом, с угла на угол ходила самодовольная усмешка.

Утевкин ловко заворачивал кончики набитых папирос, укладывая их в портсигар, последнюю закурил от лампы, поправил фуражку, взял тросточку со стола, взмахнул ею и дунул в пузырь лампы.

Буженинов отскочил от погасших окон, кинулся за угол дома – забор был выше роста.. Кинулся направо – забор...

За ним бойко простучали шаги Утевкина.

Впоследствии, на допросе, Буженинов с чрезвычайным старанием припоминал все подробности этой ночи. Он оборвал показания, изумился, пришел в крайнее волнение от простого вопроса следователя: какие реальные данные были у него, Буженинова, чтобы предполагать, что именно

Утевкин вымазал ворота? Уверенность – только.

– Если бы вы сами видели, как он набивал папиросы, усмехался.. Ну конечно, он... Нет, вы меня не собьете, товарищ следователь. . Три года воевать, чтобы увидеть, как

Утевкин в фуражечке стоит... Нет, нет... Какие там реальные данные... Он во все время гражданской войны у себя на пустыре отсиживался и теперь мажет ворота, папиросы набивает... Не только я уверился, что это он, но просто увидел, как он тогда подхихикивал, когда мазал. . Я побежал вдоль забора, перелез на ту сторону улицы. Утевкина не видно. Я был в «Ренессансе», на бульваре, в городском саду – нигде его нет... Товарищ следователь, преступление мое заранее обдумано. . Там, где начали мостить площадь, я выбрал из кучи булыжник и с этим оружием искал

Утевкина..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Буженинов появлялся в разных частях города. К некоторым обывателям, носившим белые фуражки, он подходил с таким странным видом, что они в ужасе отшатывались и долго ворчали, глядя на сутулую, с прилипавшей рубашкой спину убегавшего «академика».

Ночь посветлела: за лугами из июльской мглы взошла половинка луны, в городе легли невеселые тени от крыш.

Наконец Буженинов нашел Утевкина. Тот стоял у сада

Масловых – фуражка на затылке, задом упирался на трость... Рот у него был раскрыт, будто он подавился..

– Ну и чепуха, – в величайшем удивлении проговорил

Утевкин не то самому себе, не то Буженинову, подходившему (в лунной тени от акаций) со стиснутыми зубами, с отведенной за спину рукой, – ну и стерва эта Надька... А

я-то дурак, ах, трах-тарарах. . А с ней Сашка, оказывается, очень просто голяшки заворачивает. .

Буженинов резко кинулся вперед и со всей силой ударил Утевкина камнем в висок...

КОРОБКА СПИЧЕК

В этот день Сашок ездил по отцовским делам в уезд и появился в саду у Масловых поздно. Весь он был еще горячий от полевого солнца, обгоревший и веселый. Карманы у него были набиты стручками, горохом, уворованным по дороге.

В саду под яблоней на подушках лежала одна Надя. От огорчений этого дня, истомленная духотой, вся влажная, растревоженная, она заснула, подсунув ладонь под щеку.

Такою ее нашел Сашок, – очень мила, конфеточка.. Он подкрался, отвел у Нади локон от лица и поцеловал ее в губы.

Надя ничего сначала не разобрала, раскрыла глаза и ахнула. Но куда уж там благоразумие. Руки не согнуть –

такая истома. От Сашки пахло дорожной полынью, колосьями, свежим горохом. Он прилег рядом и зашептал в ухо про сладкие вещи.

Надя покачивала головой – только и было ее сопротивления. Да и к чему – все равно уж опозорена на весь город... А Сашка шептал что-то насчет Гамбурга, модных платьев. . Про шелковые чулки бормотал в ухо, проклятый.

Он уж и руку положил Наде на бочок.

В это как раз время голос Утевкина из-под акаций проговорил:

– Ах, трах-тарарах!

Надя взвизгнула, побежала. Сашок догнал ее, стал божиться, что женится. Она дрожала как мышь. И они не слышали ни короткого разговора Утевкина с Бужениновым, ни удара, ни вскрика, ни возни.