Октябрь в Приморье - страница 13

— Снять класс? Я думаю, его разгромить надо, раздавить, чтобы и духу его не осталось. А ты — снять.

— Нет, Кузьмич. Не только разгромить и подавить его надо, но главное — надо снять его с господства и стать на его место, взять в свои руки все капиталистическое хозяйство, управлять им и на ходу перестраивать его на социалистический лад. Вот что значит снять с господства класс капиталистов. Это значит, надо стать самому господствующим классом, взять на себя ответственность за жизнь народа, за судьбу государства.

Кузьмич глядел на меня, что называется, во все глаза. И когда я кончил говорить, он тяжело вздохнул.

— Опять, значит, нажимай. Опять подставляй плечи. И кровь и пот с меня. Опять рабочий класс. Опять, значит, я.

— Да, Кузьмич, опять ты, опять рабочий класс, и никто больше. Ты делаешь историю, а не история тебя.

— История... история... Лучше я не делал бы ее, а она за меня делала... Наговорил ты опять мне такое... что спина мокрая стала. Как будто я уже несу на ней весь этот груз... Но почему же все это должен делать только я? А миллионы крестьян? Что же они — любоваться будут, как я буду потеть под этим грузом?

— Ну зачем так... Они пойдут за тобой, куда ты их поведешь.

— Это значит еще груз...

— И это — груз... Пойми, что бы сделала наша партия, если бы не было рабочего класса, — ничего... И рабочий класс в нашей стране, без крестьянства — малая сила... Если крестьянство не пойдет за рабочим классом, оно пойдет за буржуазией... Тогда не мы, а буржуазия нас подавит.

— Вот куда оно метит. Значит, мужика надо брать на потяг и тянуть его за собой. Ну и натолкал ты мне опять забот в голову. Думал, перевалили гору, вышли на простор. И оказывается нет... Еще будет хребет, повыше.

Оба мы с Кузьмичом Почувствовали, что действительно подходим к новому перевалу, хотя пока еще в разговоре. Оба замолчали. Цигарка Кузьмича чуть светилась в темноте. И так покойно, покойно сверкали звезды. А на востоке чуть занималась заря.

Известие о низложении Временного правительства и о переходе власти в руки Советов было получено во Владивостоке 26 октября. Ночью был созван пленум Краевого Комитета большевиков.

Нейбут сделал краткий доклад о событиях в Петрограде и указал, что низложение Временного правительства и захват власти Советами означает начало новой эры — эры социалистической революции — и что наша задача — немедленно информировать рабочие и солдатские массы и поднять их на поддержку Петрограда.

Несмотря на позднее время, все члены Краевого Комитета большевиков разъехались по частям гарнизона. В городе находились 1-й, 2-й, 3-й, 4-й крепостные полки, ополченские дружины и матросские отряды.

Солдаты не спали. Когда мы пришли, они ждали нас с винтовками в руках. Они с напряженным вниманием слушали сообщение докладчиков о событиях в Петрограде и о переходе власти к Советам. Все полки приняли решение: «Мы, солдаты Владивостокского гарнизона, шлем горячий привет петроградскому революционному пролетариату; если будет нужна поддержка, то полки по первому вызову выступят с оружием в руках»1.

В ополченской дружине с докладом выступил Кушнарев. К концу доклада в казарму, запыхавшись, вбежали меньшевик Агарев и эсер Выхристов.

—... Товарищи, держите винтовки в руках крепче, а то, не ровен час, они могут оказаться у врагов, — предостерегающе закончил свой доклад Кушнарев.

— Не бойся. С винтовками спим! — ответили солдаты.

После Кушнарева слово взял Выхристов. Он заявил, что выступление в Петрограде — новая авантюра большевиков, что из нее ничего не выйдет.

— Подумайте, — говорил он, — против кого большевики призывают вас выступать — против правительства революционной демократии.

— Довольно! Подумали уже! — кричали солдаты.

— Товарищи, дайте говорить... послушайте!

— Наслушались! Довольно! Послушайте теперь нас! — пропищал тоненьким голоском бородатый ополченец, пробираясь к столу. — Нас послушайте теперь!

Выхристов с досадой махнул рукой и, сходя с трибуны, выругался:

— Вот черти, как дерево, никакими словами не пробьешь.

— Не пробьешь, право слово, не пробьешь! — радостно подтвердили ополченцы. — Мы теперь не те, мы другие.