Он приехал в день поминовения - страница 18

Посмотрев на себя в зеркало, обрамленное черным с золотом, он нашел, что лицо у него уже не такое опухшее, а черты более отчетливы, чем раньше: насморк прошел. Усталость после тревожной ночи, беспорядочные хождения по городу, многодневная неопределенность— все это сказывалось теперь в тусклом цвете кожи, заострившемся носе, поджатых губах и суженных зрачках, которые темными блестками посверкивали сквозь щели век.

Что-то в Жиле изменилось: наверное, поэтому он открыл чемодан со своими вещами и, как нередко делал при жизни родителей, когда они втроем останавливались в очередном безликом номере, принялся перебирать содержимое: карточки, заткнутые за рамку зеркала; коробку из-под конфет, которую когда-то подарили его матери и в которой он держал галстуки; красивую шаль, перекупленную Мовуазенами у одного восточного жонглера.

Жиль замкнулся в себе. Особняк на улице Урсулинок как бы исчез — от него осталась лишь эта комната. Ла-Рошель уменьшилась до размеров пейзажа, обрамленного квадратом окна: край канала, кусок набережной, две далекие башни, замыкающие порт, и, слева, окно Колетты с еще не отпертыми ставнями.

Когда тетушка Элуа ворвалась к нему, он покраснел, а заметив, что она взирает на него с удивлением и не без упрека, покраснел еще больше.

— Вы перебрались в другую комнату?

Губы у Жиля чуть дрогнули, как у каждого робкого человека, когда он принимает решение. И голосом, сколь возможно более безразличным и отчетливым, объявил:

— Да. Эта мне нравится больше, и я собираюсь обставить ее на свой вкус.

— Но я же телеграфировала Бобу в Париж, чтобы он возвращался. У него есть знакомый художник-декоратор, и мы решили…

— Нет, у себя я хочу устроиться по-своему.

Это был первый сюрприз, преподнесенный Жилем всем, с кем он общался в последние дни. Держался он по-прежнему скромно, почти застенчиво; тем не менее чувствовалось, что воля его непреклонна.

— Как у вас вчера прошла встреча с этой женщиной?

— Прекрасно.

— Накормили вас по крайней мере прилично?

— Мадам Ренке превосходная кухарка.

— Что она говорила?

— Мадам Ренке?

— Ваша тетка.

— Ничего особенного.

Жиль притворился, будто не замечает, как встревожена Жерардина Элуа.

— Кстати, наш друг Плантель приглашает вас к завтраку. Он хочет хотя бы предварительно ввести вас в курс дел вашего дяди, а теперь ваших.

Почему бы не пойти до конца? Негромко, но с упорством капризного ребенка Жиль отчеканил:

— Передайте господину Плантелю, что я не смогу позавтракать у него. Я очень утомлен. Кроме того, мне надо кое-что сделать.

— Я помогу вам. Вы же знаете, Жиль: я в полном вашем распоряжении. Мои дочери тоже. Они уже вас обожают. Что касается Боба, то я уверена: вы с ним столкуетесь, как будто дружили всю жизнь.

— Разумеется, — уклончиво проронил он.

— Чему вы намерены посвятить день?

— Трудно сказать, тетя. Разным мелочам. Понимаете, за короткий срок я перезнакомился со столькими людьми, что мне нужно отдохнуть.

— Эта ваша мадам Ренке хоть сменила воду для цветов?

— Право, не знаю.

Жерардина сбросила пальто и сменила воду в вазах.

— А вы не позавтракаете с нами? В семейном кругу, без посторонних?

— Благодарю, тетя. Я позавтракаю здесь.

— Когда я вас увижу?

— Завтра, хорошо? Да вы не беспокойтесь — я сам зайду. Но конечно, если вам неудобно…

Жерардина ушла, сильно обеспокоенная, и ее телефонный звонок на целый день испортил Плантелю настроение.

А Жиль вышел на второй этаж и не торопясь осмотрел все комнаты. Выбрал себе старинный секретер, несколько книжных полок, рамки для фотографий отца и матери.

— Извините, мадам Ренке. Не найдете ли минутку помочь мне?

Экономка тоже удивилась и забеспокоилась. Тем не менее спустилась вниз вслед за Жилем.

— Почему вы не распорядитесь, чтобы из гаража прислали рабочего. Он вам все поднимет.

— Потому что я предпочитаю поднять мебель сам.

В спальне она мельком глянула на фотографии, потом на Жиля, который показался ей теперь совсем другим человеком, и почти дружелюбно спросила:

— Вам больше ничего не надо? Внизу есть недурные коврики.

Жиль вместе с ней пересмотрел ковры, выбрал один. На лестнице ему встретилась тетя Колетта, направлявшаяся в город; в трауре и креповой вуали она выглядела еще более хрупкой.