Он сказал / Она сказала - страница 9

– Я надоел?

– Что ты!

– Мак говорит, я сильно завяз во всем этом. Расскажи лучше о себе. Ты учишься вместе с Лин? А что собираешься делать, когда закончишь?

Я раскрыла грандиозный план – проработаю пару лет в Сити, чтобы заслужить резюме, которое позволит перейти в сферу благотворительности. Я слишком насмотрелась на неловких, но ревностных друзей отца с жестяными банками для мелочи, которые готовы были простоять целый день ради нескольких монет.

– Есть только один способ изменить человеческую жизнь, и это деньги. А если хочешь получить денег, нужно идти туда, где они водятся.

– Как Робин Гуд? Только лес будет из электронных таблиц и биржевых маклеров.

– Что ж, способ неплохой.

Когда свечи почти догорели, мы обменялись историями жизни. Так происходит в молодости, когда все, чем вы можете поделиться, помимо коллекции музыкальных записей и конспектов лекций, – рассказать о людях, с которыми вы росли. Той ночью с Китом все это казалось невероятно важным; вот куда ты вляпался, говорили мы друг другу. Еще не хочется сбежать?

Я узнала, что родители Кита, Адель и Лаклен, всю жизнь прожили в Бедфордшире, только два раза переезжали в дом поменьше: в первый раз, когда Лаклена сократили, а потом – когда он пропил все, что у них осталось. Адель преподавала домоводство в средней школе и ждала, когда умрет муж. Кит сказал, что они сперва звали Лаклена Маккола действующим алкоголиком, а потом безработным. Где-то за два года до того его печень наконец сдалась, но его не включали в список на пересадку, пока он продолжал пить. А он не мог остановиться.

– Мак никогда об этом не рассказывал.

– Он бы и не стал, ты же видишь, что с ним происходит. Ладно я, я пью время от времени, но он на другой стадии. Даже смерть отца его вряд ли удержит.

Губы Кита дрогнули. Тогда я предложила взамен историю о смерти моей мамы.

– Ох, Лора, – сказал он, – мне так жаль. У горя ведь нет срока давности.

На полу между нами вдруг разверзлись две могилы – засыпанная землей и пустая. Долгое время никто из нас не проронил ни слова. Кит сглотнул пару раз, будто готовился произнести речь, и глухо пробубнил в свитер:

– У тебя красивые волосы.

(«У тебя красивые волосы» или нечто подобное – первое, что я слышу из уст большинства людей при знакомстве. Когда я поступила в университет, мои волосы напоминали паклю мышиного цвета длиной до пояса. В отчаянии в первую же ночь вдали от дома я осветлила их в общежитской ванной, превратив в струящийся светлый шелк. С тех пор я только подкрашиваю корни раз в три недели. Складывается впечатление, будто я только и занимаюсь, что собственной внешностью, но это не так – я не крашусь и не слежу за модой. Если у вас есть всего один предмет для гордости, нет ничего зазорного в том, чтобы за ним ухаживать.)

Кит потянулся к пряди, которая словно мерцала в отблесках пламени свечи.

– Я отыскал бы тебя даже в темноте.

По моей щеке скользнула ладонь, и я почувствовала биение его пульса.

В тусклом мерцании свечи у нас случился вялый, принесший одно разочарование секс, согретый лишь слабым теплом, исходящим от обогревателя. Мы оба слишком нервничали, к тому же понимали, сколь много это значит. Январские ночи длинны. К утру мрачное предчувствие рассеялось. Я чувствовала себя обновленной, переписанной набело и уже представить не могла себя с кем-то, кроме него. Мы никогда не заводили этот разговор. Я сама дорисовала связи между историями, рассказанными Китом, придя к выводу, что до меня его любовная жизнь была лишь чередой фальстартов. Если он проделал то же самое – выудил данные из моих коротких, полных недомолвок историй, – то должен был понять: мои предыдущие романы даже близко не подбирались к тому, что произошло между нами. Из его рассказов я заключила, что за пределами семьи на него особо никто не обращал внимания – ну, если не считать преподавателей, которым он сдавал экзамены, – и пожалела тех, кто проглядел его, обманувшись неприметной внешностью. От них ускользнул целый мир. То, что он приоткрыл для меня дверь, – большая удача и повод для гордости. Отныне я несла ответственность за его сердце и каждую ночь молилась о том, чтобы суметь соответствовать тому совершенному образу, который он себе вообразил.