Она будет счастлива - страница 22

меня призвала къ новой жизни, ей я обязанъ всѣмъ… Если бы я могъ передать вамъ впечатлѣніе, которое производитъ на меня теперь эта праздничная зала и эти бездушныя лица… Но послушайте: я смотрѣлъ на нее долго, долго; она не видала меня… я и прежде часто смотрѣлъ на нее молящуюся, а никогда не чувствовалъ того, что почувствовалъ въ ту минуту… Надобно было имѣть каменное сердце или быть вовсе безъ сердца, чтобы въ ту минуту не простить ей всего, всего — даже смертельной обиды, чтобы не тронуться величіемъ этой женщины!.. Послѣ обѣдни я долго не рѣшался подойти къ ней; но когда я уже стоялъ передъ лицомъ ея, она меня встрѣтила своей радушной улыбкой. Это была ея прежняя улыбка… Я ожилъ… Она заговорила со мной тѣмъ же голосомъ, проникавшимъ до сердца, будто между нами ничего не было… "Вы насъ совсѣмъ забыли. А я и мужъ мой всегда такъ рады васъ видѣть"… Мужъ мой! Я весь вспыхнулъ. Она, кажется, замѣтила это и сказала мнѣ: "я буду васъ ждать". И вѣрите ли, Свѣтлицкій, я всего въ продолженіе трехъ мѣсяцевъ былъ у нихъ только четыре раза, потому что я не могу видѣть ее рядомъ съ этимъ полковникомъ. Я не знаю, что будетъ со мной, но если онъ…

— Вы поэтъ, Горинъ! Вы имѣете чудный даръ живописать! Вы сильно чувствуете! — воскликнулъ Свѣтлицкій и пожалъ руку молодому человѣку.

"Какъ несносны эти влюбленные! — думалъ онъ. — Вотъ человѣкъ, мучилъ меня цѣлый часъ, разсказывая всякій вздоръ, какъ будто для меня занимательна его интрига!»

— Простите, я долженъ оставить васъ. Я далъ слово на вистъ барону М*… Онъ, я думаю, давно ждетъ меня.

Горинъ остался на томъ же мѣстѣ. Свѣтлицкій проскользнулъ въ тѣ комнаты, гдѣ были открыты зеленые столы.

Когда онъ садился играть, мимо его проходилъ камеръ-юнкеръ *.

— Ахъ, знаете ли что, графъ? Умора! Вообразите, я едва только вырвался отъ Горина. Злодѣй, замучилъ меня. Цѣлый часъ увѣрялъ, что онъ питаетъ самую идеальную и чистѣйшую любовь къ И*. Насъ съ вами трудно увѣрить въ этомъ. Мы, признаться, что-то давно не вѣримъ въ идеализмъ! А?..

И онъ засмѣялся.

Savez-vous ce que c'est que d'avoir une mère? en avez-vous eu une, vous? savez-vous ce que c'est que d'être eu Tant, pauvre enfant, faible …. seul au monde… et de sentir que vous avez auprès de vous, autour de vous, au-dessus de vous, marchant quand vous marchez, s'arrûtant quand vous vous arrêtez, souriant quand vous pleurez, uue femme….. — non, on ne sait pas encore que c'est une femme-un ange qui est là, qui vous regarde, qui vous apprend à parler, qui vous apprend à rire, qui vous apprend à aimer!

V. Hugo.

Въ горячихъ и тѣсныхъ объятіяхъ материнской любви лежала почти бездыханная Зинаида. Это было ровно черезъ полтора мѣсяца послѣ страшной для нея ночи. Старушка хотѣла одушевить ее своими поцѣлуями и вызвать румянецъ жизни на ея мертвыя, блѣдныя щеки, тотъ румянецъ беззаботности и счастія, который нѣкогда украшалъ ея дѣвственность. Она съ ужасомъ смотрѣла на лицо дочери, которое такъ измѣнилось отъ горя, и жгучія слезы старушки одаа за другой падали на это лицо. Она читала на немъ всю исторію жизни несчастной, съ перваго дня разлуки съ нею, и ничто не ускользало отъ проницательнаго взора матери!

Когда Зинаида открыла глаза, когда чувства постепенно стали возвращаться къ ней, она еще крѣпче прижимала къ своей груди старушку.

— Это вы, матушка! вы! О, вѣдь это не сонъ? Не правда ли? Пощупайте, какъ бьется мое сердце… Это вы, вы! опять со мною! Вы ужъ болѣе не оставите меня, не правда ли?

И она несвязно лепетала ей эти перерывистыя слова, которыя невозможно передать, эти слова, вырывающіяся изъ души и ложащіяся прямо на душу, эти отрывки раздраженныхъ чувствъ, эти звуки, проникающіе весь составъ вашъ, которые нельзя опредѣлить и которыхъ невозможно не почувствовать, на которые нѣтъ отвѣта, но есть поцѣлуи.

И старушка цѣловала ее и, разглаживая ея шелковые волосы, смотрѣла ей прямо въ глаза.

— Мы такъ давно не видались съ тобой, такъ давно! дай мнѣ насмотрѣться на тебя. Безъ тебя мнѣ было очень грустно.

— И мнѣ также очень грустно, матушка!

Когда эти первыя минуты душевныхъ изліяній прошли, старушка посмотрѣла кругомъ себя. То былъ будуаръ Зинаиды; только ужъ не въ такомъ видѣ, какъ прежде. Все измѣнилось! Комната сохранила только свое названіе, но въ ней не было ни ковра, ни бронзы, ни картинъ, ни мрамора, ни этихъ дорогихъ и прекрасныхъ бездѣлокъ, которыя обыкновенно разбрасываются съ такою умышленной и привлекательной небрежностью. Лишь остатки дорогой мебели, не гармонировавшіе съ голыми стѣнами и вообще съ какою-то непріятною пустотою, были тяжелыми свидѣтелями прежняго великолѣпія.