Она друг Пушкина была. Часть 1 - страница 11
Алексей Кириллович, несмотря на свой внешний лоск — эрудицию, манеры, вкус, — корнями всё ещё оставался малороссийским мужиком, облачённым в европейский камзол. Память клеточек пробудилась в последнее десятилетие его жизни. Бывший вольтерьянец и масон попал под губительное влияние иезуитов. И прежде всего графа Жозефа де Местра, посла сардинского короля в России, публициста и философа. После смерти патера Губера — главы иезуитского ордена — его фактическим руководителем стал де Местр. Между ним и Разумовским завязалась оживлённая переписка.
Иезуиты, говорят, намерены учредить государство в государстве! — писал де Местр. — Какая нелепость, граф!.. Но, во-первых, нет ничего легче, как обратить тот же аргумент против университетов. Они-то именно и хотят быть государством в государстве, потому что намереваются обратить общественное воспитание и народное обучение в монополию и присвоить их исключительно себе.[21]
Возраст, власть, воздействие де Местра ослабили сопротивление, изменили психику и в конечном счёте разрушили личность Разумовского. Он начал слепо и безвольно следовать советам графа-иезуита. Де Местр диктовал, чему должно и не должно учить русских. Министр просвещения подготовил записку с предложением убрать из учебной программы Лицея греческий язык, археологию, естественную историю, астрономию, химию и историю философских систем, как «не озаряющую ум полезными истинами, а помрачающую заблуждениями и недоумениями». К вящему благу лицеистов, его рассуждения не приняли во внимание. Следующие, отнюдь не либеральные, действия министра — введение новых цензурных ограничений, борьба с виленским попечителем Адамом Чарторыйским за обрусение Западного края.
В самом деле вырисовывается не очень приятный образ. Советское литературоведение записало Алексея Кирилловича Разумовского в разряд консервативных, ограниченных людей. В подкрепление сего неизменно приводились два эпизода из жизни Пушкина, на веки вечные связавшие имя Поэта и министра. Позволю себе вновь пересказать их с позиции адвоката Алексея Кирилловича.
Однажды вечером расшалившиеся лицеисты устроили пирушку с пуншем собственного приготовления. Упросили приставленного к ним добрейшего дядьку Фому достать рому, добавили к нему снадобья. И началось веселье. В нём приняли участие многие, но пострадали только трое. Они рыцарски взяли на себя всю вину. Мы недавно от печали, Пущин, Пушкин, я, барон, по бокалу осушали. И Фому прогнали вон, — так выглядит это событие в приписываемой Пушкину версии. В варианте Пущина оно преподнесено как история с гоголь-моголем[22]. Разумовский самолично и, как считали мальчишки, сурово наказал провинившихся лицеистов — Пушкина, Пущина, Малиновского. А дядьку Фому за содействие им прогнал из Лицея. Виновникам пришлось две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы, а что ещё обиднее — их переместили на край обеденного стола; по сему поводу Пушкин выдал новый экспромт:
Имена отличившихся велено было занести в чёрную книгу Лицея с указанием их вины и меры наказания. Таков был высочайший приговор министра. Алексей Кириллович насквозь пропитался иезуитской строгостью — насаждать безукоризненную дисциплину в Лицее почитал своим долгом. Он был непреклонен — строго наказать виновников, дабы неповадно было другим. Министр считал Лицей своим родным детищем и вникал в малейшие подробности его бытия. Александр I наградил Разумовского за труды на ниве просвещения голубой лентой — знаком ордена Андрея Первозванного. А пубертатные мальчишки были иного, отнюдь не столь высокого мнения о министре.
Конечно же, эту эпиграмму на гр. Разумовского написал Пушкин. Строгости министра воспринимались лицеистами в штыки. Что совсем естественно для их возраста. Вспомним-ка свой школьный нигилизм! Разумовский продолжал ужесточать дисциплину: запретил лицеистам выезжать за пределы Лицея, а родственникам только по праздникам дозволялось навешать своих чад, дабы их не разнеживать. Эта суровая мера повергла в уныние избалованных баричей. Спустя много лет зрелый И. И. Пущин совсем по-иному оценил её: