Она друг Пушкина была. Часть 2 - страница 7

Пытаюсь выяснить, когда и кто выполнил абрисы фигур и надписи к ним. Нынешние пушкинисты не сомневаются — это сделал Чернецов. Но так ли это было на самом деле? Никаких подтверждений тому не сохранилось. А может, кто-то другой значительно позже, когда художник уже умер[11] и стало забываться, кто есть кто на этой картине, по указанию из дворца нарисовал наброски и попытался восстановить имена изображённых? В глаза сразу же бросается разница с оригиналом: непохожесть лиц, неуклюжесть абрисов, словно фигуры выполнены другой, неумелой рукой любителя. Всё это не вяжется с представлением о Чернецове, умевшем легко добиваться сходства с моделью. Ещё непонятнее история с калькой, хранившейся в раме картины. На ней лишь бюстовое и совсем уж схематичное изображение персонажей. Юная прелестная дама, напоминающая Долли, превратилась в безобразную длинноносую пожилую женщину. Подписи внизу сделаны иным, не тем, что над прорисями, почерком. Даже не будучи графологом, определённо можно заявить: писавший явно не учился каллиграфии, буквы не связаны, корявы — так не писали в XIX веке, это не очень интеллигентный почерк послереволюционного периода. Автор ошибался, зачёркивал написанное, вставлял другие имена. Я почти убеждена: персонажи атрибутировались спустя много лет после создания картины. И в самом деле, зачем нужны были расшифровки в тридцатых годах, когда все изображённые хорошо знали друг друга? А если так, то уехавшую за границу и забытую в России Долли Фикельмон позднее вполне можно было принять за напоминавшую её чертами Марию Опочинину. Кузины из кутузовского рода в самом деле были похожи друг на друга. Сильные гены их деда проявились даже в чертах его правнучки Элизалекс Фикельмон-Клари.

Но что стоит убеждение, не подкреплённое фактами?! Их необходимо найти! За справкой обращаюсь к рекомендованному мне знатоку иконографии, сотруднику Русского музея Косолапову Борису Анатольевичу. Нет, он ничего не знал об истории набросков. Звоню Вадиму Петровичу Старку, крупному специалисту по портретам XVIII—XIX веков. И он не смог ответить на мой вопрос. Консультируюсь с известным искусствоведом И. Б. Чижовой. Она иронично снисходительна к моей настырности новоявленной пушкинистки. Итог нашей беседы всё тот же. Остаётся последняя надежда — Граната Иустиновна Назарова. Редко можно теперь встретить в людях столь интеллигентную доброжелательность, которую излучала эта женщина. Всю жизнь посвятила пушкинистике, занималась исследованием «Парада на Царицыном лугу». Внимательно выслушала меня, посочувствовала, своей душевностью, словно бальзамом, согрела мне душу, но также не добавила ничего нового. Она подарила мне свою статью «Из семейного архива Нащокиных» и сопроводила её трогательной надписью с пожеланием успехов в моих поисках. А они пока безрезультатны. И единственные мои аргументы — логика и интуиция, а они, как известно, в судебной защите порой оказываются сильнее фактов! — позволяют мне считать очаровательную незнакомку на картине Дарьей Фёдоровной Фикельмон.

Весь пушкинский Петербург Чернецова — прекрасная иллюстрация к записям её дневника. Я ещё не раз буду возвращаться к картине. И лелею сумасшедшую мечту — найти вот такого же безумно влюблённого в Поэта мецената и к 200-летнему юбилею Пушкина издать альбом с цветной «раскадровкой» всех персонажей «Парада на Царицыном лугу».

Прекрасная, счастливая посланница — таковой она представлялась всем, кто пытался воссоздать её облик. Женщина, неистребимо властно вошедшая в биографию Поэта и занявшая в ней такое прочное место, какое, пожалуй, не принадлежит ни одной из тех, кого он любил, кому посвящал свои от страсти трепещущие, как струны гитары, стихи. При всём том ей, Долли, — ни одного посвящения. Их навечно связали другие, высшие узы человеческой близости — духовного родства душ. Возможно, кому-нибудь это утверждение покажется чрезмерным. Ведь так мало осталось фактических свидетельств их дружбы! Но можно обойтись и без них — у обоих было то, что называется одинаковой группой крови. Читайте Пушкина, следуйте за ним по извилистым тропинкам его мысли! Читайте дневник Долли, и вы поймёте, о чём я говорю. Два животрепещущих сердца, которым не чуждо ничто человеческое, — это сближало их…