Опальные - страница 64

— Побойся Бога, атаман! Скоро ты забыл милость государеву. Сейчас изволь отпустить стрельцов…

— Да что ты, батюшка, белены никак объелся? — перебил его атаман. — Обычай у тебя бычий, а ум телячий. Кто тут на судах начальствует: ты аль я?

— Кто начальствует?.. — залепетал Плохово, у которого от властного тона казацкого атамана душа ушла уже в пятки. — Да в грамоте-то ты дал с твоими казаками обещание…

— Служить твоему государю, где он нам повелит? — досказал Разин. — И будем служить: в слове своем мы тверды. Эти же молодцы меняют только свою стрелецкую одежду на нашу казацкую; стало быть, остаются такими же слугами царскими, только под моим началом. Правильно я говорю, детки?

— Правильно, батюшка Степан Тимофеич! — единодушно откликнулись стрельцы.

— Слышал, сударь мой? Перейти к нам никто их не нудил, а чтобы казакам гнать от себя добровольцев — слыханное ли дело?

— Да на меня только сумленье некое напало…

— То-то сумленье. Ты, милый человек, кажись, все еще не очнулся с похмелья? Ступай-ка себе опять в свою горенку, завались до Царицына, а там, коли помехи нам какой чинить еще не станешь, отпустим тебя с миром и восвояси.

И поплелся Леонтий Плохово обратно в свою горенку высыпать "похмелье", провожаемый дружным хохотом казаков старых и новых.

Ограбленный караван уплыл далее вниз на Астрахань. Уплыл он, впрочем, только с частью своих судорабочих: остальным по примеру царских стрельцов захотелось после честной трудовой жизни изведать раз и разудалое житье-бытье казацкой вольницы, и они также пристали к разницам.

Торопиться казакам было теперь уже незачем: другой богатой добычи пока не предвиделось; а на Волге поднялось сильное волненье, небо кругом обложило тучами, и вдали загрохотал гром: надо было на якоре обождать грозу.

Пристав к берегу, казаки первым делом "подува-нили дуван", то есть поделили между собой награбленное добро, а затем предались обычному у них в таких случаях разгулу. Бушевание природных стихий как нельзя более отвечало их собственному буйному настроению.

Не участвовали в общем пиршестве только наши три талычевца: Юрий, Илюша да Кирюшка. Первых двух замкнули в их каморке на атаманском корабле, а последнего патрон его Шмель втолкнул в трюм своего струга, "засыпав" ему перед тем обещанную порцию "горячих".

В сентябре грозы и на юге России значительно реже, чем среди лета. Но, по поговорке "редко, да метко", гроза долго не унималась. Настоящего дождя все еще не было; падали временами только крупные капли. Но молнии беспрестанно разрезали темный полог туч; гром так и перекатывался с одного края неба до другого, а гулкое эхо вторило с нагорного берега реки. Сквозь этот-то неумолчный гул и грохот, сквозь вой и свист ветра в снастях и шумный плеск волн о деревянный корпус "Сокола"-корабля в каморку двух узников-боярчонков долетали нестройные песни подгулявшей вольницы, грубый смех и грубая брань.

— И опять она должна сидеть там с этими гуляками! — заметил со вздохом Юрий.

— Кто? Княжна? — отозвался Илюша. — За атаманским столом сидят все-таки старшины…

— Да чем они лучше простых казаков? Тем, что навыкли больше проливать человеческую кровь?

— Но княжна не хотела ведь давеча бежать с нами? Ей лестно, значит, стать атаманшей.

— Нет, этому я все еще не верю; что-нибудь да не так.

— Так вызнай от нее самой.

— Легко сказать: "Вызнай"! Но как только выдастся случай, спрошу ее, непременно спрошу.

Точно навстречу желанию Юрия, дверца каморки снаружи растворилась, и к заключенным заглянул молодой казак — один из прислужников атамана.

— Пожалуйте-ка оба к атаманскому столу.

Юрий быстро переглянулся с братом: "Вот, дескать, и случай!"

— А княжна еще там? — спросил он казака.

— Полонянка-то? Там. А что?

— Да так… Идем, Илюша.

Пировало казацкое начальство, несмотря на разыгравшуюся непогоду, на палубе, но с подветренной стороны, под защитою рубки. Все были, видимо, уже сильно навеселе, в том числе и сам атаман. Рядом с ним сидела злосчастная Гурдаферид, разодетая, без сомнения по его же требованию, в праздничный наряд, блиставший золотом, серебром и драгоценными каменьями. Перед нею стоял также золотой кубок, отпитый уже наполовину.