Опасная граница - страница 16

— Ну, если ты хочешь, то я пойду. Я не за себя боюсь, а за тебя. Твой безумный папаша готов сунуть тебя в самое пекло, лишь бы застраховать свою чертову шкуру.

— Мне обязательно надо с вами идти, я займусь ребенком, — заявила девушка.

— Ладно, — согласился Ганс и обратился к братьям: — Дадите еще пятьдесят крон для Марихен!

— Да вы сошли с ума! — рассердился Иоганн. — Я нынче за сотню четырех мужиков могу нанять.

— Мужиков — наверное, но толковых контрабандистов — нет. Они все вымерли. Остались Йозеф да я.

— Пятьдесят крон для меня! — произнесла Марихен четким, немного взволнованным голосом. — Разве я не полноправный член группы?

— С вами с ума можно сойти, — усмехнулся Иоганн. Гнев его постепенно проходил. — Так шантажировать меня, честного старика!

— За эти годы вы заработали на мне тысяч сто, — сказал Кречмер, — а эта девочка мне помогала.

Артур вдруг рассмеялся. Это был искренний, настоящий смех. Он достал бумажник, вытащил из него три бумажки по двадцать крон, сунул их в руку Марихен и, усмехнувшись, обернулся к брату: — А ведь отец ее прав. Хорошо, договорились. Сегодня вечером, как обычно, прибудете в Зальцберг. И никому ни слова!

— Договорились! — сказал Ганс.

Марихен наполнила рюмки водкой, и все чокнулись.

За окнами конторы пограничного таможенного контроля светило солнце, играя в свисающих с крыши сосульках. Разбуженная теплом муха настойчиво тыкалась в стекло — ее, верно, привлекал золотистый свет, проникавший снаружи в прокуренную комнату. В этой неустанной борьбе с невидимой преградой, мешавшей ей вылететь на солнце, было что-то трогательное. Муха и не предполагала, что стекло спасает ее от смертоносного мороза.

Солнце манило и таможенников, собравшихся в конторе на очередное занятие. Они бросали взоры на окно, и мысли их витали бог знает где. Учеба крайне утомила их, у многих слипались веки. Инспектор, сам заядлый курильщик, позволял подчиненным курить во время занятий, поэтому в комнате было столько дыма, что хоть топор вешай. В такой обстановке всем тем более хотелось на воздух, к солнцу.

В последнее время погожие дни выдавались нечасто. Густой туман то и дело окутывал местность, и лишь иногда по ночам прояснялось, и ртутный столбик термометра опускался. Зима постепенно сдавала свои позиции, и солнце, набирая живительную силу, грозило вот-вот разделаться с туманами и превратить снежный покров в журчащие ручейки. Ледяные сосульки за окном таяли на глазах, роняя каплю за каплей. И люди, которые по роду своей деятельности имели возможность ежедневно наблюдать за изменениями в природе, живо откликались на каждое из них.

После туманов и морозов, когда серое небо низко нависало над землей, после метелей, хлеставших ее острыми снежинками, наконец, наметились признаки потепления. Как раз сегодня утром, когда оранжевый шар выплыл над заснеженными лесами и полями и своими ласковыми лучами разогнал туман, в воздухе запахло чем-то особенным. Это был запах земли, пробивавшейся сквозь таявший снежный покров. И таможенники, идя на занятия, полной грудью вдыхали этот удивительный, ароматный воздух.

Однако на инспектора Тыныса погожий солнечный день не оказал никакого воздействия. Этот пожилой человек, которому давно уже пора было уйти на пенсию, являлся на занятия со строгим, нахмуренным лицом, убежденный в том, что молодые люди в зеленых мундирах несерьезно относятся к службе, что их единственное желание — кое-как пройти по маршруту, а затем, забравшись в какой-нибудь сарай или на сеновал, сачковать там, вместо того, чтобы как положено охранять границу и ловить контрабандистов. Тыныс помнил добрые времена Австро-Венгрии, служил в Боснии и Герцеговине, и, видимо, эти годы наложили на него неизгладимый отпечаток. Он давно мог оставить границу, но перспективы уйти на пенсию, которая обрекла бы его на бездействие и лишила возможности решать судьбы сотрудников трех контор пограничного таможенного контроля, вовсе не привлекали его. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, он мог за ночь обойти все три конторы, а днем, поспав два-три часа, заправлять делами в канцелярии инспекции.