Опасная обочина - страница 26

Они поехали. По дороге в универмаг бабушка лопотала без умолку, и была в ее старушечьей болтовне какая-то уютная умиротворенность, тихая основательность старых людей, не привыкших к легким деньгам. Баранчук чуть не задремал.

— Я что хочу сказать, — скороговоркой бубнила она. — Ты уж похлопочи, сынок, в магазине-то, выбери хороший. Но недорогой… Я в ентих телевизорах не разбираюсь, хоть слыхала, правду ль, нет, говорят, есть такие — подороже дома будут… Так мне такой не надо. Ты недорогой выбери, только хороший, чтоб показывал… Дочка-то сюда переехала, теперь городская. А дома у нас в деревне ну совсем дешевые стали… Так она меня к себе зовет, и муж не возражает.

Эдик вежливо кивал, поддакивал, но слушал старушку вполуха: непретворенная в жизнь идея мешала ему жить, ибо талон предупреждений все еще оставался чистым.

Наконец случай представился. Он совершенно внаглую переехал перекресток на желтый свет, хотя возможность своевременного торможения была исключительно налицо. Тут же раздался суровый свисток, за которым последовал требовательный жест жезла, зажатого в белую крагу.

— Торопитесь, водитель? — холодно и не вполне дружелюбно спросил подошедший инспектор. Вопрос был риторический и не требовал никакого ответа, разве что обычных в этой банальной ситуации оправданий. Однако ответ последовал.

— А хоть бы и тороплюсь, — сказал Эдик, протягивая без приглашения права и не удостаивая инспектора выходом из машины.

— Что? — поначалу опешил милиционер.

— А то, — отрубил Эдик. — Нам летать надо, а не стоять на солнышке… греться, понимаешь.

Оскорбительный и несправедливый намек до глубины души поразил инспектора. Губы его залегли тонким полукругом — концами вниз. Он вынул талон из корочек и посмотрел на просвет.

— Чистый, — сказал он неодобрительно.

— Чистый, — подтвердил Эдик.

И тогда инспектор аккуратно вложил талон в удостоверение, захлопнул его и протянул Баранчуку.

— Ладно, — миролюбиво сказал он. — Ограничиваюсь устным предупреждением. Будь внимательнее, водитель.

И, козырнув, пошел к перекрестку.

Потрясенный благородством инспектора ГАИ, Эдуард не испытывал судьбу до самого универмага, а когда приехал с бабушкой к магазину, его осенило. Он поставил машину прямо под знаком «Стоянка запрещена» и, взяв бабушку под руку, торжественно ввел ее в лучший в городе торговый центр.

Знак разрешал остановку любого транспорта не более чем на пять минут, а в магазине они пробыли минут сорок. Эдуард загонял продавцов, заставляя их выкатывать из подсобки и включать один телевизор за другим. Он был придирчив и взыскателен. То ему не нравился оттенок светящегося экрана, то тембр звучания, то неудовлетворительный предел качества настройки, а то и просто едва видимая царапина на полировке. Продавщицы ему не перечили: эмблема такси на фуражке авторитетно свидетельствовала о хваткой бывалости этого человека. Бабушка жалась рядом с ним и за все долгое время закупочного процесса не проронила ни слова. А когда наконец Эдуард выбрал телевизор, продавцы облегченно вздохнули.

Одной рукой оберегая старуху от толчеи, другой уцепив запакованный приемник второго класса, Баранчук наконец-то выбрался на улицу и торжествующе улыбнулся. У его машины стоял милиционер явно агрессивного вида.

— Машина ваша, товарищ водитель? — зловеще спросил он. Вопрос по-прежнему строился риторически.

Баранчук хотел уже было слегка нагрубить, но опыт подсказал, что это могло быть излишним. Потому он изобразил на лице испуг и пролепетал:

— Моя.

Инспектор с гневной горечью улыбнулся.

— Я уже и уходил, — сообщил он, — потом вернулся. Сейчас хотел опять уйти, но нет, думаю, дождусь, посмотрю, кто ж это. Вот он, собственной персоной.

— А чего бегать-то? — не выдержал Эдик, но, перехватив сокрушительный взгляд инспектора, виновато добавил: — Машина-то моя, куда я от нее денусь… Наказывайте.

— Документы на право вождения, товарищ водитель.

Баранчук протянул удостоверение вместе с талоном.

— Целый, — глядя талон на просвет, усмехнулся инспектор.

— Целый, — подтвердил Эдуард.

История повторялась как по-писаному. Но когда младший лейтенант достал компостер, у Эдика дрогнуло сердце. Ему вдруг стало ужасно жалко свой новый талон.