Опасная обочина - страница 34
Он, тяжело присев на стул, перебросил Эдику ключи.
Вот тут-то и началось, И поехало. Днем работал Шабалин, ночью — Баранчук.
Возможно, так бы все и продолжалось, и никто ничего не узнал, если бы однажды часов около двух ночи не сел к Эдику приятный молодой человек. Он вежливо поздоровался, назвал адрес, а когда приехали, то оказалось, что номер дома обозначает здание, в котором помещалось управление внутренних дел. Эдик поднялся с молодым человеком на третий этаж, отказался от предложенной сигареты, закурил свои. И началась беседа, длившаяся с перерывами несколько дней.
Не чувствуя за собой почти никакой вины, поначалу Эдуард Баранчук вел себя независимо. Но после очной ставки с Шабалиным вдруг с тоскливой безнадежностью понял, что выпустят-то Шабалина, а его засадят, хотя он, Баранчук, тех двоих, которых просил обслужить Зот, не то что не знал, а и не запомнил. А Шабалин — это Эдик чувствовал всем нутром — прекрасно был с ними знаком, но при виде предъявленных ему фотографий равнодушно пожал плечами: дескать, первый раз вижу.
«Теперь все, — решил Эдик, — ничего не докажешь, хоть головой об стену…»
На многочисленных допросах он с тоскливым однообразием отвечал на вопросы следователя, с ужасом ощущая, что ему не верят, но добавить что-нибудь существенное не мог, потому что в самом деле не знал ничегошеньки.
Как-то Эдуарда посадили за руль такси и устроили следственный эксперимент. Он заключался в хронометраже меж тремя точками: аэропорт — гостиница — Рижский вокзал. Баранчук припомнил такой маршрут, но понятия не имел, чем обмениваются на заднем сиденье его пассажиры… И вот повторение.
Впрочем, этот эксперимент закончился для милиции неудачно: Эдику удалось сбежать. За ним погнались, но не шибко быстро, потому что уже тогда органам дознания было ясно, что Баранчук к этому делу отношения не имеет.
Таким образом, Эдику удалось бежать, и, надо сказать, удалось довольно легко. А догнать Баранчука и объяснить ему, мол, все в порядке, парень, ты свободен — уже никакой возможности не было, потому что Эдуард Баранчук бежал быстро и бесповоротно. И главное, так далеко, что днем с огнем не сыскать.
Потому-то не было у сотрудников милиции никакой возможности сообщить Эдику, что пломбу на таксометре его машины сорвал Шабалин. Сорвал лично по тайной договоренности с начальником колонны. Оба они предстали перед судом. И если на этом процессе среди свидетелей Баранчука не было, то вина ложится в данном случае исключительно на него. А у милиции и так дел хватает, недосуг им пока колесить по стране, разыскивать честного человека, чтоб сообщить ему, что он честен. Сам знать должен…
Эта история, вероятно, могла бы сложиться и иначе, если бы незадолго до описываемых событий Зоту Шабалину однажды вечером не довелось подвезти девушку. Он поначалу и не обратил на нее внимания, но она уставилась на него немигающим взглядом и произнесла беглой скороговоркой бытовавшую среди водителей старую затертую шутку:
— Шефчик — прямо, обижен не будешь, печку включи, счетчик выключи, полтинник на чай…
Он с удивлением присмотрелся к ней, неожиданно обнаружив знакомые черты бывшего подростка во взрослой сформировавшейся девушке.
— Полина?
— Я! — весело сообщила она. — Наконец-то встретились. Что же ты к нам не заходишь?
Он неопределенно пожал плечами.
— Время… Времени не хватает. Сама знаешь, жизнь заедает. То одно, то другое…
— Нехорошо родственников забывать, — с назидательным укором произнесла Полина. — Мама тебя вспоминает, хотя и говорит, что ты непутевый. Ты непутевый?
— Я? Что ты! — улыбнулся он. — Теперь я очень положительный.
Он внимательно посмотрел на нее — старшую дочь его бывшей мачехи — и отметил, что худющая угловатая девочка давно выросла и превратилась в молодую, чуть кокетливую, привлекательную женщину.
— Замужем?
— Пока нет…
— Ну вот, а ты говоришь, родственники… Глядишь, еще женюсь на тебе. Пойдешь за меня замуж?
Она задумалась, задор и бесшабашность куда-то исчезли, уступив место слегка растерянной и застенчивой улыбке, тронувшей ее полноватые губы.
— Не слышу родственных криков согласия, — притворно нахмурился он. — Так пойдешь?