Опасная женщина - страница 6

В конце тридцать седьмого, когда приговорили к расстрелу корифея русской аграрной экономики Александра Чаянова и четырнадцать его соратников, взялись и за его дальних последователей. Одним из них и оказался будущий второй муж Карахановой. Нетрудно было в его статьях нэповского периода отыскать влияние чаяновских взглядов. Нашли там, понятно, и культ большой крестьянской семьи, которая, по мнению Чаянова, должна была стать основой неспешной сельскохозяйственной кооперации, «не связанной административными распоряжениями центра».

Это, понятно, никак не вязалось со сталинской линией на стремительную, жестко централизованную поголовную коллективизацию — и отнюдь не на семейной, то есть единоличной, основе.

Впрочем, в ту пору, когда впервые услышал я имя Чаянова, каким-то боком привязанное к судьбе Карахановой, оно мне еще ничего не сказало. Ни в справочниках, ни в энциклопедиях оно не упоминалось. Все работы Александра Васильевича Чаянова прятались тогда в глубоких спецхранах. И первые статьи о нем появились лишь в 1988 году — после того, как лето 1987 года он был посмертно и полностью реабилитирован. Вместе со своими соратниками.

Сам профессор Тимирязевской академии Чаянов продержался от первого ареста до расстрельного приговора чуть больше семи лет. Возможно, потому, что поначалу устно и печатно признавал свои экономически «ошибки».

Однако расстреляли его не за экономические взгляды, а за практическую якобы подготовку антисоветских заговоров и кулацких мятежей.

Откуда же это взялось? Может, из чаяновской прозы?

Кроме научных работ, писал Чаянов и повести, и пьесу, и сценарий фильма. И, если заглянуть на минуточку в его единственную фантастическую повесть, то можно увидеть там сытую, довольную, благополучную Россию 1984 года, управляемую блоком эсеровских партий, — то есть диктатурой крестьянства.

Повесть эта вышла в 1920 году. Не из нее ли спустя семнадцать лет извлекли следователи НКВД фантазии о «кулацких мятежах»?

Оказаться даже дальним последователем такого человека было в ту пору просто жутко. Бывший экономист, которого довелось мне случайно видеть в Сибири, сразу же понял это и полностью открестился от своих нэповских «заблуждений» на первых допросах. Видимо, поэтому он не был ни судим, ни расстрелян. Однако и без суда, по решению зловещей «тройки», он провел десять лет на строительстве железной дороги в тундре и был потом «навечно» поселен в нашем областном сибирском городе. Паспорта ему не выдали, выезжать не позволяли, и каждые две недели ходил он к соответствующему окошечку отмечаться. Статус ссыльного…

Вероятно, он был интересным человеком, если уж Караханова полюбила его и пошла ради него на всё.

Они, правда, не регистрировали свой брак, но какое это имело значение? Он жил в ее доме, и все понимали, что не квартирантом. Да она и не скрывала ничего, гордо ходила с ним под руку по улицам. Для глухой провинции это многое значит… Они бывали вместе и в кино, и в театре, и на концертах. Только на торжественные собрания она приходила одна.

Вначале об этом поговорил с нею редактор. Тот самый, что потом получил газету в центре России.

Караханова улыбалась и тихо убеждала его, что личная ее жизнь отношения к газете не имеет. Потому и разговор этот бесполезен.

Редактор горячился: он отлично понимал, чем может все это кончиться.

— Ну, ладно, — говорил он, — вы совсем не думаете об авторитете газеты… Бог с вами! Но подумайте хотя бы о том, что его влияние невольно может сказываться на ваших оценках, выводах. Просто невольно! Ведь вы воспитываете десятки тысяч людей!

— Неужто вы пропустите? — ласково уточнила Караханова. — Вы, такой бдительный, и вдруг пропустите чуждое, опасное влияние?

Редактор назвал ее «действительно опасной женщиной» — и отступился. Теперь с нею разговаривали в отделе пропаганды обкома партии. И, когда увидели, что ее не убедить, пообещали принять меры.

— Принимайте, — Караханова смирилась. — Если есть партийные законы, карающие за любовь, принимайте меры. Я таких запретов не видела, не знаю. Но мало ли чего я не знаю.

На этот раз тянулось все долго. Все надеялись, что женщина одумается.