Опасное молчание - страница 46
В семье Кремневых Мелана познает все новые человеческие взаимоотношения. Как здесь просто решаются мелкие и важные дела! Все внимательны и нежны друг к другу. Когда говорят о тяжелом недуге, чужой беде, сердца их растревожены, словно речь идет о ком-то из близких, родных. Если Кремневу удается спасти больного, которого эти люди едва знают по фамилии, в доме настоящий праздник. Каждый из них одержим желанием приносить людям пользу. Их мир так широк и богат…
Какой теперь нестерпимо удушливой кажется Мелане та «красивая жизнь» с холодной жестокостью Димарского, его неверием ни во что, честолюбием, рабским поклонением вещам… Его идеалом было: «Какое мне дело до того, кто споткнулся и упал? Жизнь коротка, поэтому бери от нее все, что можешь!..» Но боже упаси, если этому типу жала туфля или не угодил портной. Тут предавался анафеме весь мир!
Мелана распрямляет спину, как бы сбрасывая непосильную тяжесть всего пережитого. Но пока еще эта тяжесть часто наваливается на плечи молодой женщины, и тогда она подолгу остается замкнутой, неподвижной, точно окаменевает.
«Вернулся с работы Кремнев», — прислушивается Мелана к шагам в коридоре.
— Папочка! — окликает его Наталка.
Мелана не может разобрать, о чем девочка так взволнованно рассказывает отцу. Но вот они подошли к самой двери, теперь отчетливо слышен голос Кремнева:
— Жизнь дана для добрых дел. И ты, Наталочка, не должна стыдиться доброты, великодушия…
«Какой хороший человек! — думает Мелана. — Знает, его жизнь может оборваться каждую минуту, внезапно, а вот… — она долго подыскивает подходящие слова и наконец находит их: — Он не утратил любовь к жизни. Может быть, поэтому в этой семье есть место шуткам и смеху… Только вот Ганночка почему-то часто бывает грустная. Ей-то зачем грустить? Мы ровесницы, но она через год уже врач с дипломом. И девушка так женственна, так красива. В чем же дело?..
Мелана лежит на кровати, Ганна — на диване. Свет погашен, но часто вспыхивающая неоновая реклама против окон освещает печальное лицо Ганны.
— Человек, которого я люблю… — задумчиво промолвила она. — Его уже нет. Остался его подвиг… Есть улица его имени… школа его имени…
— Кто же это? — тихо спрашивает Мелана.
— Александр Марченко.
В другое время Мелана не замедлила бы упрекнуть Ганну в наивном взгляде на жизнь: «Мертвого не воскресишь, а самой жить надо…»
Но сейчас Мелана молчала. Ее личная житейская мудрость оказалась такой несостоятельной, что Мелане теперь было не до советов другим, тем более Ганне, чья душевная чистота и стойкость вызывала в Мелане силы к жизни.
У Мирославы Борисовны большие, синие глаза, и смотрят они так прямо, открыто, что перед ними трудно лгать, кривить душой.
— Многие дети из моего пятого класса ведут такие дневники, — говорит она, протянув Мелане аккуратно обернутую в клетчатую бумагу объемистую тетрадь. — Этим дневникам они поверяют свои тайны, мечты. Дети пишут о самом дорогом, что у них есть в жизни. Откровенно признаться, я очень горжусь их доверием ко мне.
Мелана пробегает глазами страничку дневника.
«Моя мама всегда приветлива, — пишет мальчик. — Для меня она самый родной и близкий человек. Когда мой папа погиб на фронте, жить нам стало трудней. Особенно маме. Она и работает, она и дома все хозяйство ведет. И я часто задумывался: как сделать так, чтобы мама не уставала? Однажды она заболела. И тогда я почувствовал, как много она для меня делала!
Бывало в школу идешь, мама приготовит чистую рубашку, носки заштопает, брюки починит. А тут все как-то нескладно пошло. И в доме не прибрано, неуютно. Как-то я заметил, что мама с огорчением посмотрела на пол и покачала головой: пол был грязный, а мама очень любила, чтобы в комнате было чисто. Когда она уснула, я нагрел воду и стал мыть пол. Несколько раз протирал каждую половицу. С непривычки даже спина заболела. Но я маме в этом не признался. А теперь мне уже совсем легко дается эта работа. Стал я помогать маме и в других домашних делах. А раньше мне казалось, что это могут делать только девочки.
По вечерам, когда мама приходит с работы, чайник уже кипит, и мы садимся за стол. Мама рассказывает о фабрике, а я о своей школе.