Опасное молчание - страница 50

Глаза Настеньки лучатся. Она молчит и улыбается. Вспомнила, когда автор «Обманутой смерти» впервые увидел ее, на лице молодого человека появилась такая растерянность… Он признался: «Я ожидал увидеть спасительницу Кремнева не такой хрупкой…»

Заложив руки за спину, Кремнев расхаживает вдоль столовой взад-вперед, говоря:

— Сегодня я преклонялся перед жизненным подвигом двух скромных тружеников, жены и мужа, которые двадцать пять лет ухаживали за больной матерью, лежавшей в постели без движения. А теперь их мать сидит, может встать, держась за кольца, которые ввинтил зять в проеме двери, может поворачиваться всем корпусом. Она работает надомницей, шьет. Но мы с Настенькой должны сделать этих людей совсем счастливыми. Их мать должна ходить.

— Что же у нее было? — спросила Мелана.

— Парализовано все тело, — ответил Кремнев. — И ежедневно через каждые два часа прибегали с работы домой дочь или зять и, как за ребенком, ухаживали за матерью.

Каждое слово ударяло камнем в грудь Мелане: «А я бросила больную мать с беспомощным ребенком… Подлая, какая я подлая!..»

— Но почему больная лежала столько лет? Где же были врачи? — удивилась Ганна.

Вбежала Любаша, по-мальчишески швырнув портфель на стул. Схватила чашку, подлетела к крану, расхохоталась:

— Комедия! Поглядели бы на этих первоклашек. Отоварились макулатурой, навязали снопы выше себя и тащат… точно муравьи! А наша Наталка… — тут девочка вдруг увидела гостью и умолкла.

— Пойди сюда, Любаша, — позвал Кремнев. — Узнаешь?

— Здравствуйте, — подошла девочка к гостье. — Вы доктор Настенька.

— Да. Но разве у меня это на лбу написано? — глянули солнечные лучи в лицо девочке.

— У нас есть ваша фотография, где вы на войне… Я сразу узнала, вы такая же…

— Да, да, Анастасия Титовна, вы волшебница, и время не властно над вами, — улыбаясь, подтвердила Мирослава Борисовна, чем очень смутила гостью.

Спокойная, сдержанная Анастасия Титовна любовалась сияющей красотой Ганны и Меланы.

— Еще с детства мечтала лечить людей, — призналась Ганна. — Судьба свела меня с Евгением Николаевичем, и это помогло мне окончательно избрать профессию. Я буду сельским врачом. Скоро получу диплом…

— В диплом врача не вписываются такие понятия, как самоотверженность, участие, теплота, — заметила гостья. — Сельскому врачу приходится одновременно быть терапевтом, хирургом и акушером… Конечно, может случиться, что даже в очень отважном поединке со смертью эта старая карга победит, и ничего уже нельзя поделать. Найдете ли тогда слова утешения для родных и близких, в чей дом непрошено ворвется горе? И не захочется ли вам в один из очень трудных дней все бросить?..

— Анастасия Титовна, а когда в вашей медицинской практике был самый трудный день?

— Их много, трудных дней, не похожих один на другой…

Умолкла, будто решая в уме сложную задачу: «И все же какой самый трудный?..»

Проговорила:

— На войне каждый день был очень трудным… Но это было уже после войны, здесь, во Львове, незадолго до моего переезда в Киев.

Седую женщину с умным добрым лицом я увидела в палате, когда вернулась из отпуска. Ее поместили в больницу без меня. В карточке больной прочла: рассеянный склероз. Двадцать пять лет лежит женщина, прикованная болезнью к постели…

— Рассеянный склероз… это же полная обреченность, — тихо обронила Ганна.

— Да, безусловно… — согласилась Настенька. — Мне проще простого было бы подтвердить диагноз многих профессоров и доцентов, исследовавших больную. Назначить очередные уколы… Но в мозгу тонкой иглой колола мысль: а если это не склероз? Если это ошибка в диагнозе? Ведь, рассказывая о себе, больная упомянула о том, что росла она здоровым ребенком, в детстве не болела. Только вот однажды, в девятнадцатом году, когда за братом пришли казаки, девочке пришлось прятать на чердаке листовки и пистолет… Прыгая с чердака, больно ударилась спиной о какой-то металлический предмет, кажется рельсу.

Спрашиваю: «И был синяк?» — «О да, но потом прошло»… Травма? Вот это меня и насторожило… Из головы не выходит: «Но почему травма не сказалась раньше? Ведь больная выросла, вышла замуж, родила ребенка и затем стала угасать…»