Опасное задание. Конец атамана - страница 11

А на площади уже новая группа казаков. Настегивая коней наотмашь, она неслась беспорядочной лавой. Сидоров отскочил, втянул голову в плечи и кинулся бежать вдоль улицы, отыскивая глазами дом с шестом на крыше. Бежал и думал со страхом, что не успеет найти его, а конники захлестнут сзади. И так ощутимо дохнуло ему в спину смертью, так ясно представил он себя мертвым, что сразу ослабел. Противно заныли ноги. «Где же эта чертова крыша?.. Где шест?»

А у ворот лабаза бородатый казак и Гоберидзе торопливо пристраивали на перекладину петлю.

Площадь пустела.

— Скорее поворачивайся.

— Сейчас, ваше благородие. Упирается, падла! Может, стрельнуть — и баста?

— Скорее, успеем.

А сам боялся не успеть и никак не мог поэтому закинуть на ворота петлю. Было что-то жуткое и нелепое в этом стремлении двух человек во что бы то ни стало повесить третьего.

Наконец веревка, жикнув, обвила слегу. Но от мечети к лабазу уже летели конники. Впереди горбоносый, рябой казах с диковатыми глазами.

— Стой, белая сволочь, стой!

Он с ходу рубанул кинувшегося ему навстречу кавказца. Удар пришелся по затылку. Тот остановился и принялся махать руками, не сводя завороженного взгляда с окровавленного клинка казаха, а сам потихоньку отступал в глубь двора.

Уже свалился не успевший схватить винтовку, закинутую за седельную луку, бородач, а поручик все махал и махал вяло руками, будто отгонял смерть. И все закидывал голову, как если бы очень хотел увидеть свой затылок. Когда упал, все еще взмахивал руками, как крыльями.

Рябой спрыгнул с коня, подскочил к пленному и полоснул клинком по аркану.

— Сто лет будешь жить теперь. От какой петли ушел! — и зачмокал языком. — Ой-бой! Что получилось бы, опоздай я немного.

Пленный стоял, полузакрыв глаза, пошатывался и не мог проглотить застрявший в горле комок. Не мог прийти в себя, поверить, что остался живым.

— Ты думаешь, на том свете уже находишься? — похлопал его по спине рябой, шаря глазами по лабазу.

— Спасибо тебе, друг, — схватил его за кисти рук пленный. — Ты мой брат теперь. Брат. Меня Махмутом зовут. Я здешний. Ходжамьяров я, тут мой отец живет. Ты кто будешь?

— Тоже здешний. Алдажар Чалышев буду.

Махмут из-под бровей посмотрел на Алдажара. Эта фамилия ему была знакома с детства еще.

Чалышевы — крупные скотопромышленники Семиречья. Им принадлежало несколько кожевенных и сыроваренных заводов.

— Нет. Ты не Чалышев.

Рябой усмехнулся.

— Не по карману, по душе суди о человеке. Не все овцы в отаре ходят. Есть которые и отбиваются.

Махмут продолжал недоверчиво разглядывать своего спасителя.

Об овцах, которые отбиваются от отары, он знал. А вот что делать с сердцем, если оно наглухо закрыто для таких, как Чалышевы? Махмут Ходжамьяров был твердо убежден до сегодняшнего дня, что никому из богачей не по пути с большевиками. Это положение он принял как непреложный закон, ясный, прямолинейный закон, который называют классовой борьбой. И на одной стороне этой борьбы всегда Ленин, большевики, все бедные казахи, все пастухи, а на другой — такие, как Чалышевы. И вдруг…

А Чалышев улыбчиво заглядывал в глаза и дружески подталкивал в спину:

— Ну и счастлив твой бог, Махмут! Сто лет жить будешь теперь! Из петли выскочил. Ой-бой!

На площадь влетела новая группа конников. Среди них ловкий, худощавый, с запавшими землистого цвета щеками Никита Корнев. Он увидел Махмута и обрадованно закричал:

— Эге, Ходжамьяров. Ты живой?

— Живой, Никита Савельич. Вот Алдажар спас, зарубил белых собак, хотели меня в петлю затолкать. Вон они, а вон петля.

— А Сидоров где?

— Нету. Убежал.

— Смотри ты! Как бегать наловчился, паразит. Ну ничего, поймаем авось! — А сам уже искал глазами Павла Овдиенко. — «Ну, кто был прав? Расколошматили-таки белых».

— Сидоров нашего Гаврилу убил, Прохора убил. Сам в них стрелял.

Эти слова не сразу дошли до сознания Корнева. У него еще не схлынуло беспокойство за исход боя, хотя он уже знал, что белых разбили наголову, а сами потерь понесли вдвое меньше, чем предполагали вначале.

— Застрелил, — Махмут повторил только одно это короткое слово, а Корнев услышал и те, сказанные чуть раньше.