Опасные голоса (ЛП) - страница 2

— Ллири, — шепчу я.

Во рту чувствуется вкус соли, и я понимаю, что плакал.

— Эррик?

— Ты не должна, Ллири. Больше не пой.

Она молчит какое-то время.

— Тебе не нравится моя песня?

Даже её разочарование прекрасно. Прекраснее прибоя и чаек.

— Тебя заберут Ключи.

Слова срываются с языка легко: мой язык ещё помнит.

— Эррик. — Теперь она так близко. Её губы прижимаются к дверце. — Ты тоже маг музыки?

— Ш-ш-ш, — шепчу я. — Голоса опасны.

***

«Ты маг музыки? Ты маг музыки? Ты маг музыки?»

Я сворачиваюсь калачиком в углу и со всей силой прижимаюсь к стене, чтобы коленями закрыть уши. Мои ступни, длинные и синие в лунном потоке, обхватывают узловатые и бесполезные пальцы. Это не мои пальцы. Мои — прямые и сильные, и с ними я в силах взять тяжелейшие аккорды, вырвать чистейшие ноты из струн лютни. Но Ключи забрали мои пальцы и оставили мне это кривое недоразумение, с которым я едва могу дотянуться до пятна света или собрать грязную солому. Я переворачиваю их и смотрю на кисти. Я помню другие ладони, пухлые и розовые. Помню, как приятно гладить изгиб лютни, которую я держал в руках точно любимую.

Обычно я не люблю вспоминать, но это лучше, чем слушать удары в камере Ллири. Регулярные и приглушённые, как дубовые палочки по барабану. Она больше не кричит, но я всё ещё слышу слабые стоны. Они драгоценны и чисты. Ярко-ярко-красные, как гранатовые капли звука, которые я могу уловить в воздухе. Но нет. Я закрываю уши коленями и представляю, как тонколистное дерево скользит по нежной, толстой ладони.

Ключи заканчивают финальным грохотом тарелок, и как только дверь захлопывается, я понимаю, что она всё ещё там, живая, судя по судорожным вздохам.

Завтра я прошепчу ей о своём пятне.

***

Обычно я просыпаюсь вовремя, чтобы полюбоваться, как светлеет камера, увидеть, как потолок преобразуется из бассейна теней во влажный свод с капающими зелёно-коричневыми разводами. Но я так сильно свернулся в калачик, что воображение не рисует, а сон не отступает.

И тут в ноздри ударяет запах. Небольшие болезненно-сладкие усики заставляют меня сморщить нос даже в дрёме. Это хуже, чем соломенная груда в углу, хуже, чем складка на животе.

Он знаком.

— Нет, — шепчу я, и что-то горячее и тяжёлое заполняет мой желудок. Нет, нет, нет.

Я слышу тяжёлые шаги Ключей и не могу понять, настоящие они или только мерещатся. Тот же самый утренний туман, тот же самый глухой стук сапог, тот же самый надоедливый аромат смерти. Я помню, как скрипнула дверь соседней камеры непосредственно перед тем, как забрали моего шепчущего друга.

Но дверь не открывается. Ключи проходят мимо камеры Ллири и становятся громче. Может, это я умер. Может, именно поэтому мои глаза не хотят открываться. Может, проснуться после смерти сложнее. Я готов принять её.

Сапоги поднимают крошечное облако пыли там, где дверь для кормёжки не прилегает к полу. Громыхающие Ключи исчезают. Дверь клетки кричит, но далеко. Не Ллири и не я. Кто-то ещё умер, кто-то слишком далёкий, чтобы быть шепчущим другом.

Песня так давно не захватывала моё сердце, что я открываю рот не подумав и поднимаю руки. Я страстно желаю пропеть хоть одну ноту, всего одну яркую, чистую ноту радости. И тут я вспоминаю, и моё сердце начинает бешено грохотать. Я зажимаю рот рукою. Стою, задыхаясь перед изъеденной ржавчиной железной дверью темницы, не веря тому, что только что почти не сотворил.

Голоса опасны.

— Эррик? — раздаётся слабый, полный боли и изящества шёпот.

Я припадаю к полу и прижимаю ухо к трещине под дверьми для кормёжки.

— Ллири! — шепчу я в ответ.

— Мне больно. — Её голос дрожит от усилия, а может и от плача. — Всё болит.

— Всё пройдёт. Ты не должна больше петь.

Она фыркает, как маленькая девочка, и я представляю её с мягкими тёмными волосами и щёчками, точно персик.

— Я должна петь, Эррик. Должна. Может, если я буду петь очень тихо…

— Нет!

Если её заберут, пройдут годы и годы прежде, чем у меня появится новой шепчущий друг. Я пытаюсь отвлечь её.

— У меня есть пятно света.

— Нас осталась так мало, ты же знаешь. Маги несут слишком много надежды. Напоминание людям, как было раньше. Они вспоминают, что значит жить, когда видят наши разноцветные песни.