Опасный беглец. Пламя гнева - страница 74

У ворот резиденции Инсура окликнула женщина.

— Тебя ждет сипай, из тех, что привели сегодня ночью, — сказала женщина. — Не ест, не спит, ни с кем не разговаривает, всё спрашивает начальника. Он хочет что-то сказать тебе, Инсур.

Инсур прошел в лазарет. Пленный сразу сел на своей койке.

— Я ждал тебя, начальник! — сказал пленный.

Кровь прилила к его бледному лицу, даже след пендзинки на щеке стал светло-багровым.

— Прости, начальник, я не знаю, как тебя зовут, — послушай меня, я хочу видеть Панди, самого главного Панди, того, за которого назначили пятьсот серебряных рупий… Я хочу ему сказать… Большой разговор будет у меня с вашим Панди, о-о!..

— Что ты ему скажешь? — спросил Инсур. Он внимательно смотрел на худое, искаженное волнением лицо пленного.

— Позови ко мне его самого! — настаивал сипай.

— Ты не боишься? — спросил Инсур. — Он такой страшный, дьявол со стальными зубами… Ведь тебе говорили саибы?

— Нет, не боюсь, — с усилием выговорил пленный. — Я скажу этому Панди, что я и мы все, сколько нас ни есть пленных, мы все пойдем биться за Дели… Позови ко мне Панди, я хочу сказать ему самому!..

Улыбка осветила смуглое лицо Инсура.

— Ты уже сказал, — медленно произнес Инсур. — Я и есть Панди, тот самый.

Со всех концов Верхней Индии стекались в крепость восставшие войска.

Новый полк сипаев пришел в Дели из Сахранпура. Его размещением занялся Лалл-Синг.

Лалл-Синг выжил из южного угла Серебряного Базара торговца топливом.

— Убери, сын навоза, свой грязный товар! — сказал торговцу Лалл-Синг. — Здесь расположатся герои Сахранпура.

Торговец снабжал сушеным навозом несколько богатых домов и потому считал себя важным человеком.

— Уходи, не мешай моей торговле, сын опозоренной матери, — сказал торговец. — Половина города умрет без моего товара, не приготовив пищи. Если опустеет моя лавка, на чем люди будут варить баранину с рисом?..

— На твоих костях, сын верблюжьего помета! — отвечал Лалл-Синг. — Уходи скорее, если не хочешь, чтобы брюхо шакала стало могилой для твоих останков!..

И Лалл-Синг вытолкал купца из лавки, а вслед ему кинул несколько больших лепешек его сушеного на солнце товара.

Торговец коврами сидел на улице, тоже изгнанный из своей лавки, и громко причитал.

— Они разорили меня, — кричал купец, — несносные сипаи! Они выгнали меня вон, а сами расположились на моем товаре. С каких пор нищие сипаи спят на дорогих мирзапурских коврах?..

— Проклятые сипаи! — кричал торговец зерном. — Из самого лучшего, отборного риса они пекут лепешки для своих раненых!

— Лавка моя опустела! — продавец навоза бился лбом о землю у входа в торговые ряды. — Весь мой товар сипаи раскидали по городу, я разорен!

К концу дня на Конном базаре появился старик. Он пробежал к деревянной башне водокачки в самом центре площади, к месту водопоя коней и верблюдов, где всегда толпился народ, упал на землю, зарылся в пыль и начал молиться.

Старик был несомненно святой. Ногти на руках и на босых ногах у него были значительно длиннее самих пальцев, волосы не стрижены с самого рождения, всё тело в язвах от лишений и усердных молитв.

Простой народ, став тесным кругом у водокачки, с почтением и страхом глядел на старика.

— Я знаю его, — сказал торговец коврами. — Это святой человек. Он прошел на коленях весь путь от Бенареса до великих гробниц Агры. Все часы дня от восхода солнца и до захода он проводит в молитве, а по ночам спит на голой земле.

— Не на земле! Он спит на острых гвоздях, вбитых в доски!..

— Истинно святой!.. Факир из факиров!

Кончив молиться, незнакомый старик начал вещать Народу:

— Темный век настает! Брамины бросают Веды и совершают запретные дела. Рабам они объясняют закон, рабам служат, едят еду рабов. Презренные сипаи, рабы, набравшись гордости, уже занимают места дважды рожденных… Горе нам, горе, железный век настает: парии, чандалы, чамары будут властвовать над землей!..

Старик катался по земле, бил себя в грудь, тряс головой, хрипел. Шапка из грязных омертвевших волос послушно следовала каждому движению его головы.

Купцы одобрительно кивали головами. Какой-то человек в парчовой расшитой безрукавке, в зеленой шелковой чалме, завязанной хитрым узлом над самым лбом, как завязывают ученые, подойдя ближе, внимательно слушал факира. Это был Ассан-Улла, лекарь из шахского дворца.