Операция «Святой Иероним» - страница 8
— Ну так вот... — лениво протянул Дима-Олег (Володе страшно хотелось выяснить, как же на самом деле зовут его теперь), — что до моей вины перед самим стариком, которого, как ты считаешь, я пришел ограбить, то на этот счет скажу тебе следующее... Знаешь, я ведь был уверен, что старик скоро умрет, и это на самом деле случилось. И знал я также, что наследников у деда нет и оружие обязательно отправится в музей...
— Ну и что же в этом плохого? — перебил Володя. — Разве плохо, если на него будут смотреть, ну, тысячи, а может, и миллионы. Значит, оно и будет всем принадлежать...
Дима-Олег странно хмыкнул, и Володя не мог понять — рассмеялся или зло прорычал молодой человек, который с холодной яростью заговорил:
— Миллионам! Но ведь им все равно, на что смотреть: палец покажи смеяться будут, скажешь, плачьте — заплачут! Это везде так: толпа безвкусие, тупость, почти идиотизм, а в нашем милом обществе, где все, как куклы с конвейера, безмозглые кретины, людям и вовсе ничего не нужно, кроме водки и жратвы!
И Дима-Олег с горькой миной на лице умолк, и его нервные пальцы стали извлекать из пачки новую сигарету. Володя сидел притихший, переваривал страстную речь вора, и ему обидно было слышать оскорбления в адрес общества, к которому он сам принадлежал, но в словах бородача на самом деле скрывалась какая-то большая правда, что-то было очень привлекательное в словах о том, что толпа несет в себе и пошлость, и безвкусие, и даже идиотизм. Володя вспомнил ребят своего класса, и его вдруг словно током ударило: «Да они же все тупицы и кретины! Жизни не знают, сопляки! Потеют, стараются, зарабатывают пятерки, а жизнь мимо них несется со скоростью пули, которую не видно! А вот я — другой, я — жизнь чувствую, ощущаю! Ну разве с ними могло случиться все то, что со мной случилось?! Нет, никогда!»
— Понимаешь, мальчик, — продолжал Дима задушевно, с наслаждением затягиваясь, — произведения искусства создавались только личностями, скорее всего крайними индивидуалистами даже, эгоистами, сказать точнее. Искусство — не для всех, а поэтому и храниться оно должно лишь в частных руках, в руках тех людей, кто не только оценит его по достоинству, но и сумеет его сохранить!
— Поэтому ты и хотел изъять у Ивана Петровича его оружие, чтобы передать его тем... достойным? — спросил Володя, хотя ему и так все было ясно.
— Ты догадлив, — кивнул Дима-Олег, — только знаешь, кто должен был стать этим, как ты сказал, достойным? Не знаешь?
— Неужели ты сам? — пронзила Володю догадка.
— Ты угадал, — скромно ответил вор, аккуратно укладывая в коробок погасший окурок. Тут Дима-Олег внезапно изменил свой приподнятый тон на нежно-вкрадчивый, сочувственный даже и сказал:
— Милый мальчик, я ведь знаю, что у тебя дома все очень скверно. Мать ушла, а батя маленько того, горькой баловаться стал. Но ты не унывай, парнишка. Я ведь горю твоему пособить вполне, вполне могу. Я женщин знаю, и, если у папы твоего в руках гроши неплохие зашуршат, то мамочку твою домой вернуть еще как можно.
Володя хотел было возразить, возможно, оскорбить непрошеного утешителя, потому что он грубо намекнул на то, что мама способна менять мужчин, видя в этом одну лишь денежную выгоду. Но мальчик тут же вспомнил, что мама на самом деле упрекала папу в безденежье, а поэтому Дима оказывался хоть и неделикатной скотиной, в открытую говоря о маминых претензиях, но бил в самое яблочко. Но тут Володю уколола еще одна мысль: «А ведь он все это мне не зря говорит, и о деньгах тоже не случайно упомянул. Он хочет от меня чего-то. Помощи какой-то ждет, но тихонько к делу подбирается, на цыпочках. Надо все узнать, все узнать! На самом деле он мужик толковый! Если помогу ему, то отвалит денег, а с деньгами можно попытаться...»
Но Володя не успел решить, что ему делать с деньгами, полученными от Димы-Олега, потому что «настоящий ценитель прекрасного», точно читая мысли мальчика, перебил его мечтания вопросом:
— Уверен, что ты сейчас решаешь, что я попрошу от тебя за свою помощь?
— Угадал... — подтвердил Володя, дерзко посмотрев на бородача.